БТР-2022. День 5. Старик

ГОРЬКАЯ ПЕРЕПИСКА

Самарский государственный институт культуры

«Старик» М. Горького

Режиссер Вадим Горбунов

Алёна Ходыкова – Алисе Фельдблюм

В 1934 году на первом всесоюзном съезде советских писателей Максим Горький запустил процесс убийства живого авангардного искусства. Восстанавливаться после соцреализма пришлось долго. В отношении спектакля речь, конечно, не об эстетике соцреализма, а об убивце-Горьком. Много лет прошло, а кажется, что душок мертвечины силен – и отравляет молодые, живые актерские труппы... Однако «Старик» Горького может быть интересен. Из него возможно сделать сочную жуть в духе русской хтони. И такие моменты – экстремального напряжения и тревоги – в спектакле Самарского института есть, но шанс свалиться в безжизненность, скуку и одномерность – велик, спасибо Горькому.

Мнение?

Алиса Фельдблюм – Алёне Ходыковой

Ты думаешь, дело в пьесе? А как же, например, «Дети солнца» Николая Рощина в Александринском театре? Там тоже – безжизненность и скука? Мне думается, Вадим Горбунов совершенно осознанно убивает Горького (давно пора!). Спектакль построен на гротеске: экзистенциальный конфликт решен саркастически. Ребята, совершенно очевидно, играют два плана: отсутствие выбора в попытке реабилитировать нравственность и то, что ты называешь «сочной жутью» – стебные интонации горьковских реплик. Произошел диалог актерской труппы с текстом – первые вышли из спора победителями. Ты не согласна?

Алёна Ходыкова – Алисе Фельдблюм

Сначала зацеплюсь за экзистенциальный конфликт. Рефрен Ивана Васильевича "Я жить хочу" – сильный смысловой акцент для меня. Живой труп, призрак, тень – с выцветшим голосом, вялыми жестами, потухший и бесцветный, — произносит это как оправдание своего нахождения здесь. И понятно, что жить-то он не хочет и в мире лишний (мне "Превращение" Кафки вспомнилось) но за что-то цепляется. Для него все решено, его обреченность Денисом Раптановым декларируется, а вот с остальным миром-обществом что? Тотальная обреченность, отсутствие выбора, русская безнадега – это ведь страшная штука, не выбраться из этого круга страдания – и осознание такого положения дел должно происходить. А происходит ли это нарастание ощущения фатальности?

Алиса Фельдблюм – Алёне Ходыковой

Абсолютно! Это выведено в ретроспективной композиции – спектакль начинается с последней сцены. Денис Раптанов сидит спиной к залу (это ли не смерть?), затем надевает на лицо гипсовую маску с нарисованными закрытыми (!) глазами – Мастаков мертв. Поэтому и играет мертвого, лишенного жизненных сих, для него ад уже наступил – замаливать грехи не приходится, только страдать. И потом, сценография отсылает нас к смерти – отражающие небольшие квадраты выстраиваются буквой П, напоминая житийные иконы – но зеркала замылены, в них ничего нет. Это центральная метафора – она и про то, что праведников не существует, и про то, что Горький не отзывается в зрителе (в ином случае, сидящие в зале видели бы свое отражения в житиях). Работа с пространством в «Старике», при этом, про связь зрителя и актера – они всегда выходят их зала, играют на авансцене, не взаимодействуя напрямую. Визуальная аскетичность пространства (а там, помимо зеркал-задников, была одна широкая скамейка – и все), сочетающаяся с подчеркнуто современными одеждами, позволяет сосредоточиться на актерах. Прекрасные характерные роли, да?

Алёна Ходыкова – Алисе Фельдблюм

Замечательно сыграна роль Старика Владиславом Петровым. По действию – моменты провисания, мучительная медленность – с ритмом, конечно, не всё в порядке. Из тягомотного сна нас вырывают сцены «на надрыве». Начинается роль Старика с изумительного стеба над горьковскими босяками – дергающийся сумасшедше-алкогольного вида старикан с хриплым ревом и нечесаной бородой. Как ты остроумно отметила после спектакля, сверхзадача – играть кринж. Дальше этот кривобокий отклеивает накладную бороду и превращается уже не в горьковского человека «дна», а больше – в достоевского человека из подполья. Обиженный, озлобленный, маленький и мстительный. При взаимодействии с патетичной и даже резонерской Софьей Марковной (Анастасия Кайсина) в нем пробуждается этакий карамазовский сладострастник. Все животное, дикое, безобразное – в сцене его домогательств к Софье. Трогает за грудь и душит, гладит по волосам и с упоением облизывает щеку. Его партнерка, юродивая Девица – Анастасия Вельмискина, существует то ли жизнеподобно – какое-то неожиданное наблюдение, – то ли гиперболизировано, но почему вдруг исчезает вся ее чудаковатость в итоге?..

Алиса Фельдблюм – Алёне Ходыковой

Владислав Петров интересно, на мой взгляд, сыграл. И роль его – как раз про взаимодействие с пьесой. Как здорово и характерно он существует в образе старика, после чего Девица снимает с него бороду, и он превращается в абсолютно другого человека – мотив масочности, что был заявлен в самом начале.

По поводу Девицы – все очень просто! Она же влюбилась, почувствовала человеческое тепло и, наверное, уважение. Дерганная, с застывшим взглядом и ломанной пластикой Анастасия Вельмискина отзывалась на свист Старика – она была существом, но не человеком. А тут обаятельный ироничный Яков (Александр Цыцеров) с такой волевой нежностью снимает с нее этот платок, обнажая ее скромную женственность и беззащитность. Как тут не перестать быть существом? Она становится из Девицы девушкой – красивой, влюбленной, сильной (как она набрасывается на Старика в конце)!

Вообще женские роли в спектакле решены смело – они друг друга совершенно не повторяют, даже соревнуются в индивидуальностях. Какой несчастный подросток Таня (Анна Корабель), какая провинциально-заботливая Анна Захаровна (Вера Кавтасьева), какая эпатирующая Харитонова (Анастасия Чентаева)…

Алёна Ходыкова – Алисе Фельдблюм

Да, образы хорошие, но знаешь, отличные по времени – девушки как будто более современные, больше про жизнь нашу сейчас, а не жизнь русскую вообще – в архетипическом смысле… А как Софья Марковна переодевается при каждом выходе – словно Леди Макбет Юрия Бутусова (там такой же прием). Кстати, музыка к спектаклю, которую написали, между прочим, студенты (!) мастерской Александр Цыцеров и Денис Раптанов – удивительно напоминает композиции из бутусовских спектаклей – то ли «Сон об осени», то ли «Макбет.Кино». Хотя она, конечно, аутентичная и другая – но талантливая и воздействует сильно.

Алиса Фельдблюм – Алёне Ходыковой

В музыке, кстати, тоже заложена эта нервозная обреченность покаяния. Самая настоящая мелодия греховности – на ноте бесчестия и строится все действие.

И все же – невероятно грустно, что Вадим Горбунов не оставляет надежды на отпущения грехов. Вместо этого – еще больший грех – самоубийство. Аж иконки-зеркала запотевали – не видеть срама!

P.S. Во время второго акта в зале сидело восемь человек – остальные, распутники, ушли.