.

"Козлиная песнь" Семена Серзина

…Разница между комической стороной вещей и их космической стороной 
зависит от одной свистящей согласной.
В.В. Набоков

Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, чего же нам жить, мамаша, чего же нам жить?
Н. Эрдман. "Мандат"

А судьи кто?.. 
А. С. Грибоедов

Спектакль «Человек из Подольска» идет на Волковской сцене очень редко, один раз в два или в три месяца. Причина – в спектакле заняты трое приглашенных из Москвы актеров – известный и знакомый нам Виталий Кищенко (Человек из Мытищ), Агриппина Стеклова (капитан полиции Марина) и Андрей Кузичев (главный герой спектакля – Николай Фролов). Автор пьесы Дмитрий Данилов определил жанр своей пьесы как «Абсурд какой-то в одном действии». Режиссер Семен Серзин обозначил жанр спектакля как «Русский народный триллер». То, что держит в непрерывном напряжении и вызывает интерес. 

После спектакля «Человек из Подольска» половина зрителей крутят пальцем у виска, и клянутся! - Никогда! Ни ногой! Что если бы знали… 

Другая часть публики с интересом продолжает обсуждать спектакль и в фойе, и в очереди в гардероб, и – выйдя из театра, на площади, пересказывая друг другу подробности, захватившие, увлекательные и не оставляющие.

Действие происходит в отделении полиции, куда доставляют задержанного. Главный вопрос – За что? 

– А вот допросим – и выясним за что!… – жестко, с напором. отвечает ему начальник отделения.

В спектакле три отчетливые части. 

Первая – пародированная «жесть». Допрос с пристрастием. Стереотипная полицейская история, в истоке которой сюжетная схема любого криминального фильма. Правда, задержанного не избивают (как в фильмах), но почти выкручивают ему руки и еще… мозги. Перед нами абсурдистская пародия на криминалы и боевики. Задержанный виновен только в том, что он живет в подмосковном городе Подольске, живет своей обычной жизнью, не замечая особо ни Подольска, ни окружающего мира. Другой его «вины» нет.

Вторая часть – райская полицейская жизнь. Задержанный здесь – самый почетный гость на застолье, в полицейской, очень уютной кают-кампании, рядом с полицейскими – собратьями по человечеству, за самоваром, с пирогами и снадобьями. Роскошное «Чаепитие», почти в Мытищах, по Кустодиеву. где дебелой купчихой оказывается капитан Марина (роскошная Агриппина Стеклова). С ряжеными, русскими танцами и плясками, с песнопениями и хоровыми партиями. Чаепитие поставлено Серзиным весьма притягательно. Вышитые рушники, аппетитный самовар с дымком, звон чашек, крендели и пончики, скатерти-самобранки, улыбки и объятья. Украшенные орнаментом рубашки и сорочки, веночки на головах, цветочки на фуражках (так выглядели популярные в свое время «Ярославские ребята»).

А главное – невероятная участливость, стремление незамедлительно помочь человеку решить все его проблемы. Пение хором абсурдистских глоссолалий. Коллективные танцы «Возьмемся за руки, друзья!» Словом, идиллия…. Кажется, вот же он, портрет нашей истинной полиции! Подлинным полицейским эта история очень нравится. А зритель открывает для себя возможность немного поверить в утопию, в чаепитие за самоваром, в то, что повседневная жизнь полна тайн, что и люди в форме могут быть ангелами, что Маяковский знал толк, когда писал «Моя милиция меня бережет». 

Решено и поставлено это действо в жанре эксцентрической клоунады. Перед нами – карнавал ряженых, яркий балаган, абсурдный фейерверк, трагифарс, который полицейские превращают в Ряженый Разгуляй с обилием клоунады и эксцентрики. «Балаган вечен, – писал Всеволод Мейерхольд. – Его герои не умирают. Они только меняют лики и принимают новую форму. [Его герои] воскресли почти через два десятка столетий в лице Арлекина и Панталоне, главных персонажей Балагана позднего Возрождения (commedia dell'arte), где публика того времени слышала не столько слова, сколько видела богатство движений со всеми этими палочными ударами, ловкими прыжками и всяческими шутками, свойственными театру».

Допрос Фролова нарушается вторжением балаганных интермедий, конферанса, скетчей. Это непременная черта балаганного театра. Вся пьеса и постановка Семена Серзина – на поверхности – яркий балаган, на деле – цепь загадок, подчас трагических, которые непрерывно должен отгадывать зритель, причем, ни одной не дано разгадать, поскольку везде есть запасные выходы и двери, везде двойные смыслы и векторы. 

Важно, что Фролов – существо затерянное, заброшенное кем-то в этот кошмарный, безответственный перед ним мир. Для того, чтобы мы увидели в нем как в своеобразном знаке-индикаторе собственное отражение (вспомните эпиграф Гоголя к «Ревизору» – «Неча на зеркало пенять…»). Да и само человечество или социум, или человеческое сообщество «иррационально выводится из хаоса мнимостей», и надобно читать не столько Гоголя или Набокова, сколько «Мнимости в геометрии» Павла Флоренского. 

Пьеса Дмитрия Данилова касается широкого круга историко-философских вопросов, полна остроумных выпадов и смелых суждений. Правда, сбивает с толку отсутствие черт личности у главного героя – Фролова, который приводит в недоумение ведущих допрос полицейских своим молчанием, изумлением, сменами настроения, и проявляет себя в основном как ограниченный обыватель, как запуганный и дрожащий трус.

У Гоголя, писал Набоков, Акакий Акакиевич абсурден потому, что он трагичен, потому, что он человек… Герой пьесы Дмитрия Данилова абсурден, поскольку пытается найти логические ответы или оправдания – на беспрестанно возникающие вопросы. 

У абсурдного столько же оттенков и степеней, сколько у трагического, – и чаще всего, абсурдное граничит с трагическим. 

Узнаём ли мы о Фролове – Андрее Кузичеве – то, что тронуло бы наши сердца? По крайней мере, сочувствуем ли мы ему?

Вопрос не столь прост. 

Кто он, человек из Подольска? Посредственное, жалкое существо, каким представляли почти всегда, до недавних времен, гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина? Или перед нами герой с двойной душой, как и всякий сложный и противоречивый человек и характер? 

Трагичен ли герой спектакля «Человек из Подольска» Николай Степанович Фролов с явно не случайным именем и отчеством поэта Гумилева, в ситуации, очень отдаленно напоминающей его «Заблудившийся трамвай»? Конечно, трагичен не характер Фролова, не его философия, и даже не обстоятельства, в которых он оказался, трагичны абсурдные силы, которые находятся в явном контрасте с предлагаемыми обстоятельствами. 

Фролов живет в стране серых домов, серой скучной работы, в мире тщеты, он давно смирился со своими серыми буднями, ему как будто незнакомы такие состояния как страсть, желание, творческий импульс, и речь до поры до времени не идет ни о каких нравственных позициях той или другой стороны. Ему кажется, что изменить этот мир никто и ничто не в состоянии. Легче изменить звездную орбиту, чем серую судьбу серого человека, судьбу мира, в котором он обитает.

А хотелось бы – чтобы герой не был однолинеен, чтобы сквозь его оболочку проглядывал Автор – иронический, вопрошающий и проницательный, виден был бы мудрый Наблюдатель жизни, живущий вровень со своим веком. Подлинная драма возможна тогда, когда у героя есть выбор и есть ответственность. Выбора у Фролова нет, допрос не прекращается, он идет непрестанно, его по существу, держат в заложниках. Он всегда – жертва слепой судьбы. 

П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й. Любишь абсурд?
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а. Люблю абсурд.
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й. Любишь абсурд? Громче, громче отвечай!
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а. Люблю абсурд!
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й. Любишь абсурд?
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а. Люблю абсурд!!!
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й. Любишь абсурд?
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а (орет). Люблю абсурд!!!

По контрасту – после ярмарочного чаепеития – Апокалипсис, дым, крушение мироздания. Появляется фантастическая «птица Счастья завтрашнего дня», то ли Попугай, то ли девочка, а то ли видение Жар-Птицы... 

Жизнь на каждом шагу чревата головокружительными открытиями, в ней «все не то, чем кажется», и самое мирное, благообразное, будничное может в любой момент обернуться кошмаром, катастрофой, разрушением идущей своим руслом стабильной жизни, образом «Улялум», о которой не случайно вспоминал Мандельштам. "Улялюм" – поэма Эдгара По, имя его погибшей возлюбленной, но слово обозначает еще и нечто фатальное, таинственное, сверхъестественное.
Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо.

Кошмарный человек читает “Улялюм”.

Словом, нас повсюду ожидает некий кошмарный человек, который читает свой вполне кошмарный «Улялюм», где открывается пространство неконтролируемой стихии, бездна абсурдного и бездна реального. 

И кто абсурдные судьи Фролова? А судьи – кто? Что руководит поведением полицейских? Каков на самом деле их ментальный облик? Какой они видят действительность?

Господа полицейские проявляют недюжинные познания в истории, искусстве, поэзии, архитектуре, музыке и живописи, образовании и просвещении. Как будто мы не в районном отделении полиции, а на диспуте по искусствознанию. 

П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й. Вы немного странный вопрос задаете. Это все равно, что спросить, нравится ли вам «Черный квадрат» Малевича. Или представьте себе человека, который говорит: «Знаете, мне так нравится 4’ 33” Кейджа, так приятно иногда послушать, под настроение». Эта музыка не предназначена для того, чтобы нравиться или не нравиться».

И зрительный зал затем слушает сочинение Джона Кейджа 4’33” в той интерпретации, которую задает театр, с непременной тишиной, но еще и с тупым равномерным скрежетом. Ибо две трети зрительного зала наверняка не знают имени Джона Кейджа и его сочинений. Слушатели внемлют (или не внемлют) звукам, слышным в тишине, и проникаются смыслами и тайнами Нечто и Ничто, как проникал в них в своих композициях и лекциях Джон Кейдж, или Кандинский в своих опытах с точкой и линией.

П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Да что ты нам объясняешь. Знаем мы, что такое Нойз и Индастриал. Einstürzende Neubauten, все вот эти вот дела…
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а (в крайнем изумлении): Вы знаете Einstürzende Neubauten?!

Все-таки есть Нечто, что еще не пропало в Николае Фролове!
Если он увлекается Нойз и Индастриал, Айнштурценде Нойбаутен, понимает Кейджа, знает Малевича, значит, задумывался-таки о Пустоте и Ничто, вполне вероятно, читал Хайдеггера, других философов. А значит, он далеко не столь прост, и он не только жертва. 

Жаль, что в спектакле он только ведомый, а не действующий герой, не Наблюдатель, наделенный иронией и трагизмом, а воплощение покорности и страха («и ты, покорный им народ…»).

Иррационального в пьесе хоть отбавляй. Абсурдно название газеты, где служит редактором Фролов – «Голос ЮАО» (с ударением на А), похоже на название какой-то Южно-Африканской республики. (Однажды в городе Котласе Архангельской губернии мне попалась в руки главная городская газета с названием «Юг Севера»!!!) 

П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Голос ЮАО? 
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а (неуверенно): Да. Газета Южного административного округа города Москвы.
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Голос ЮАО?
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а (растеряно издает мычащий звук)
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Отвечай просто: Голос ЮАО.
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а: Голос ЮАО.
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: С ударением на а. Голос ЮАО.
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а: Голос ЮАО.
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Бодрее, громче! (Скандирует) Голос ЮАО!
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а: Голос ЮАО.
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Громче, я сказал! Голос ЮАО!
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а: Голос ЮАО!
П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: Голос ЮАО!
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а (истошно): Голос ЮАО!

Некоторое время перекликаются таким образом. Входит Второй полицейский.

П е р в ы й  п о л и ц е й с к и й: А теперь давай вместе. Вот так: Голос ЮАО! (делает два быстрых хлопка, после паузы еще четыре быстрых хлопка). Давай, повторяй!
Ч е л о в е к  и з  П о д о л ь с к а: Голос ЮАО! (хлопает)

Смысловые оттенки повторяемых слов «Голос ЮАО» могут в спектакле варьироваться в разной степени иронии, погружения в наши, отечественные абсурд и иронию. Серзин придумал удивительное сочетание доморощенного дионисийства с русскими народными мотивами. 

Балаганные диалоги хороши постоянным передразниванием и переспрашиванием. Это стихия словесных перестрелок – балаганный абсурд легко позволяет себе легковесность и безответственность. 

Мир в спектакле Семена Серзина предстает в фольклорном, свободном от реалистических бытовых форм виде. Можно ли это зрелище назвать трагическим балаганом? Родство с этой традицией чувствуется в любой сцене – чего стоит хотя бы каскад комических словесных трюков, с хлопаньем и хоровым возгласом ЮАО, или припевами не «ай-люли», а «лё-лэ», в которые переработана в монологах героя гамлетовская дилемма «быть или не быть»! Здесь властвует подчас слэпстик, иногда stand-up, но это серьезная комедия, а не просто некий «монтаж аттракционов». Это истинная «человеческая комедия». «Человек из Подольска» родствен с балаганной фольклорной комедией, с тем сценическим балагурством, который представлен в диалогах шекспировских шутов и в репризах цирковых клоунов. Основа этих жанров – бесшабашная и безответственная словесная акробатика, глумливые дискуссии, задачки и ответы, построенные целиком на жонглировании словами, на передергивании смыслов.

Ай пыи пыи пыи
Ай пыи пыи пыи
Ай пыи пыи пыи
Хэй! Хэй! Пыи пыи

Фролов втягивает голову в плечи. Герой, конечно, не Тептёлкин из романа Константина Вагинова. Возможно, Фролов (Андрей Кузичев) намеренно разыгрывает непонимание, давая спутанные и бессвязные ответы. Тем абсурднее поведение задержанного и сидящего в обезьяннике Человека из Мытищ (Виталий Кищенко) – образцово-правильного, примерного, показательного отличника. А его-то за что держат, коли он уже исправился?! Но режиссер сохраняет тайну Человека из Мытищ до конца.

Важно понять, что Человека из Подольска все время испытывают, доводят, что называется, до кондиции, ждут, чтобы он взорвался, увидел себя со стороны, понял о себе что-то доселе неизвестное ему…

Человек из Мытищ воспроизводит эталонный справочный текст о своих Мытищах…Человек из Подольска о Подольске ничего не знает. Он живет образами Амстердама и мифами о сказочной загранице. 

Человек из Мытищ надевает фрак с атласными отворотами и галстук-бабочку, он оказывается певцом, он, наконец, исполняет «Гимн Москвы», намеренно ёрничая и фальшивя, пытаясь вызвать протест Человека из Подольска… (Здесь спектакль переступает ту грань, выходить за которую невозможно. У нас еще остались немногие святые вещи, глумиться над которыми нельзя по определению, даже исходя из позитивно-провокативных целей и способов).

Герою в пьесе Данилова удается притвориться непрозрачным, как Цинциннату Ц. в романе Набокова. Балаганные остроты сочетаются с увертливостью и летучестью, неуловимостью героя-шута. Но ни в актерском задании Андрея Кузичева, ни, очевидно, в режиссерском решении образа Фролова, героя-шута, к сожалению, нет, вероятно, потому, что задержанному не до шуток. 

Драматург Дмитрий Данилов создал портрет фантастической полиции, занимающейся воспитанием в человеке творческой энергии, интереса к жизни и к людям, и – понимания значимости образования и просвещения. Так, Шукшин в свое время написал рассказ «Вечный двигатель» – о герое, который будит в окружающих интерес к людям вопреки их равнодушию. 

Вот и «искусствоведы»-полицейские, рожденные воображением драматурга Дмитрия Данилова, прибегая к всевозможным провокациям, ищут в человеке этот Вечный двигатель интереса к живой жизни. Космическое в этом действе – масштаб, касающийся всей страны, трагикомическое – феномен с названием «Тьма Египетская».

Как пробудить этот интерес среди современного тотального отчуждения, холодного равнодушия и бесчувствия, среди всеобщего абсурда? Спектакль ведет в тайны рождения трагедии из духа … не музыки, а духовной тьмы и молчания, ведет в тайны рождения Света и Звука. Преодоление тьмы и явления Света и лучистой энергии дается ценой сложного преображения героя, которое с ним должно в итоге произойти. С помощью сотрудников Института, где служат искусствоведы не в штатском, а в самой настоящей форме. 

Третья, завершающая часть решена в стиле жесткой проповеди, нравоучения, воспитательной речи. Так Гоголь в 1842 году, через 7 лет после написания «Ревизора», создал «Дополнения к «Ревизору». С очень сильными авторскими коннотациями и нравоучительными проповедями.

Полицейские уверены, что чистка мозгов и острастка даст определенный результат в изменении сознания героя. И вовсе не при помощи проповедей и риторики. 
Полицейские занимаются откровенным "козлогласованием". Их глоссолалии напоминают футуристические опыты Алексея Крученых с его «дыр, бул, щир…» Это профанические песнопения в профанном пространстве. Пародия на дионисийские пляски, древние оргии вокруг жертвенника. 

Балаганная эстетика близка к репертуару народного театра. Перед нами – ряженые, разыгрывающие комедийное действо в духе старинных лубочных картинок с непременным козлом или козой. 

Человек из Мытищ в финале раскрывает свое инкогнито. Он – майор полиции, провокативно посаженный за решетку, дабы оказать влияние на задержанного своим образцовым поведением. Герой Ильи Варанкина – также образцовый полицейский, воспитанный и вежливый сержант. Другая его ипостась – отставной козы барабанщик. Рядом с ним всегда его барабан. Все полицейские по-своему забивают козла, не играя в домино. Все они играют козлов и поют общую козлиную песнь. Первый полицейский непрестанно провоцирует своих соратников непрерывно играть, петь и танцевать. Здесь пляшут «Барыню», могут отчебучить Цыганочку, браться за руки («Возьмемся за руки, друзья. чтоб не пропасть поодиночке…»), исполнять хоровые припевы. 

– Николай, ну, правда! – говорит капитан Марина. – Вы танцевать идете, или на казнь какую-то? Отдайтесь танцу и песне! Ведь я смотрю на вас! Я посылаю вам луч вдохновения!

Капитан Марина сентиментально поведала Фролову, как смотрит она в окно электрички, на окрестные пейзажи, и сердце ликует и сжимается от восторга. 

– Знаете, Николай, я иногда отвернусь к окну (поезда) и тихонько плачу – такой восторг бывает. В подтексте – сплошная ирония.

Бывалый человек узнает почти дословную цитату из «Утренней песни» Исаака Дунаевского «Все гляжу, все гляжу я в окошко вагонное, Наглядеться никак не могу….».

А я не могу в этом спектакле наглядеться на Козла, ведь истинный герой этой комедии – в метасмыслах – Козел. На сцене появляется настоящий живой черный козел в пространстве реальном, игровом и вирутальном. Он смотрит на зрителей глубокими выразительными глазами. Так возникает живая в буквальном смысле сценическая метафора – «Козлиной песни». 

Спектакль «Человек из Подольска» – «Козлиная песнь» режиссера Семена Серзина, но и наша, общая, российская «Козлиная песнь». Мы живем под собою, не чуя страны… Не чуя ни проблем, ни людей… Напомним, что в переводе «козлиная песнь» (из лат. tragoedia от греч. τραγωδία) означает – трагедия. Трагедия возникает в Древней Греции из дифирамбов в честь Диониса. Дионис на многих изображениях – козлоногий сатир. Режиссер соединяет жанр балагана и «Козлиную песнь» (пародию – и в подтексте – трагедию). 

Настоящая козлиная песнь – это мистерия, конечно. Чего не достает этому спектаклю – мистериальности или погружения в мистерию (а мистерия как жанр предполагает включение в действо всех присутствующих, и – конечно, всего зрительного зала).

Маргарита ВАНЯШОВА