БТР-2021. День 3—день 4. А зори здесь тихие... / Рассказ о семи повешенных
Студенты Российского государственного института сценических искусств привезли на фестиваль «Будущее театральной России» два спектакля – «А зори здесь тихие...» и «Рассказ о семи повешенных». Эти спектакли показали, насколько велика в успехе студенческих работ роль их педагогов. Если спектакль «А зори здесь тихие...», поставленный Николаем Мишиным, фактически провалился, то «Рассказ о семи повешенных» в постановке Анджея Бубеня, в котором играли те же самые студенты, продемонстрировал, что они не зря в течение четырёх лет учились актёрской профессии.
Жанна ГУЛЬДИНА (ГИТИС)
Сквозь время
Выпускной курс Юрия Красовского из РГИСИ первым показал на БТР-2021 спектакль «А зори здесь тихие…» по одноимённой повести Бориса Васильева. Режиссёр постановки Николай Мишин попытался выстроить диалог между двумя поколениями сквозь время.
Студенты РГИСИ говорят о войне во весь голос, отдавая дань национальной памяти. Однако спектаклю Мишина не хватает более детальной работы режиссёра над текстом, а артистов – над их ролями. Создатели скорее идут по касательной.
Премьеру отыграли осенью, но полгода спустя спектакль ещё находится в процессе формирования. Похоже, что курсу Красовского на последнем году обучения, самом бешенном и сложном, не хватило времени, чтобы создать цельную постановку. Дыхания действия неровное: молодым артистам, кажется, тяжело работать с текстом Васильева. Из-за этого создается ощущение безвоздушного пространства, в котором вязнут и зрители, и сами артисты.
Выбор материала, казалось бы, очень «выгодный», так как половину курса составляют девочки. Но, к сожалению, благое желание вывести на сцену всех девушек курса (а на каждую из пяти главных ролей – по два или три состава) превратилось в беглый обзор наскоро сочинённых образов. Зрителям трудно даже различить артисток, одетых в одинаковую приглушенно-зелёную форму. Бодрые интонации, будто из советского кино вроде «Девчат», крупная пластика, суетливая беготня и вскрикивания. Некоторые девушки играют в разных составах по две главные роли, так что времени на работу над образом, над художественным высказыванием, наверное, было недостаточно. Исполнитель роли старшины Васкова также присутствует на сцене только физически, не до конца понимая психологию своего героя. Для откровенного разговора не хватает осознания артистами того страшного времени.
А вот художественное оформление помогает студентам найти верное физическое состояние. Герои по замыслу художника Алана Саймина вязнут в подвижной конструкции-болоте, спроектированной из железных реек и рванных тёмных полотен. Это болото то становится второй сценой, твердой опорой под ногами артистов, то, наоборот, затягивает их в себя, то поднимается над ними, нависая тяжёлой глыбой. Неустойчивая конструкция как символ зыбкости мира, в котором существуют герои. Это реальность, которой человек не может противостоять. Это война, которая в финале погубит всех.
Где в спектакле артист, а где работа педагога, бывает трудно понять. Это вопрос актерской свободы и жёсткости рисунка его роли. Зритель видит лишь результат совместной работы над постановкой, не понимая его методов. Но итог репетиций – нарушение логики действия и взаимоотношений артистов. Ведь не только актёрские работы сделаны не до конца, но и сценическая композиция спектакля оборвана.
Действие начинается с пролога, в котором современный молодой парень оказывается в том лесу, где происходили события повести. Он – указанный в программке как рассказчик – появляется только в первой сцене. Эта небольшая надстройка над основным действием не работает на общий замысел. Введение этого персонажа очень интересно – режиссёр будто протягивает руку поколению наших дедов и прадедов сквозь времена. Но из-за отсутствия эпилога создается ощущение недосказанности.
Чувство правды, ощущение ужаса войны концентрируется в фортепианной музыке, которую написал студент курса Вадим Батраков. Повторяющиеся музыкальные фразы создают круговое, замкнутое движение, поэтому минорные импрессионистские композиции точнее любых слов выражают внутренний, обжигающий всё тело страх войны.
Постановка повести Бориса Васильева определенна в координатах реалистического театра, который часто становится иллюстративным. Режиссёр Мишин рассказывает сюжет, но не создаёт целостного высказывания. И, может быть, из-за этого подвешенного состояния студенты уходят от правды к видимости.
Елена МОИСЕЕВА (ЯГТИ)
«Над морем всходило солнце…»
Совсем другой театр предлагают студенты курса Юрия Красовского, возвращаясь на подмостки Первого русского после неудачного показа на большой сцене спектакля «А зори здесь тихие». Андреевским «Рассказом о семи повешенных» они берут реванш. Спектакль на камерной сцене театра, в привычной атмосфере «чёрной коробки» смотрится гораздо убедительнее своего предшественника. Это целостное художественное высказывание, концептуально решённое режиссёром Анджеем Бубенем, с яркими актёрскими работами, авторским музыкальным оформлением композитора Глеба Колядина.
Лаконичная до аскетизма сценография. Стены, выстроенные из деревянных поддонов, устрашающе вырастают из пола с двух сторон, образуя прямой угол. Изначально складывается впечатление, что это сценографическое решение воссоздает обстановку тюрьмы, но к концу спектакля приходит осознание — это не что иное, как стены того самого ящика, куда скидывают трупы казненных.
В распоряжении каждого из пяти актёров, исполняющих роли молодых людей, готовящих покушение на сановника, только собственный портативный полый пандус черного цвета. Студенты в ходе действия органично работают с ним, трансформируя то в кушетку, то в другой необходимый им предмет. Ещё двое приговорённых – убийцы-«бытовики», у них нет даже такой «опоры».
«Рассказ о семи повешенных» в интерпретации Анджея Бубеня может быть прочитан и как речевой спектакль. В нем много текста «от автора», и он довольно сложен для восприятия из-за монотонной голосовой подачи. Интонации, характерные для людей с коммуникативным расстройством, возникают у Тани Ковальчук (Дарья Дельман) и Янсона (Андрей Кролевец), запомнившегося вызывающей дрожь повторяющейся фразой «Меня не надо в-е-е-ешать». Создающее гнетущую атмосферу многоголосие, которое открывает спектакль, впоследствии распадается на отдельные голоса обитателей одиночных камер, каждый из которых, стоя на пороге смерти, рассказывает историю о последних мгновениях жизни.
По подобранной для героев одежде нельзя идентифицировать конкретную эпоху. Эту историю Анджей Бубень трактует как вневременную. После вынесения приговора все пятеро «обнажаются» — избавляются от личных вещей, которые отличали их друг от друга. Приговоренные остаются в темных идентичных одеждах — перед судом и смертью все равны. Единственное, что отличает их внешне — это свойственные каждому навязчивые движения: ярко выраженная жестовая характеристика (почесывание носа или подбородка, сжимание ткани штанин, вздергивание пальца к небу и т. д.). По мере приближения к финалу спектакля движения сходят на «нет».
Все актёрские работы сложились, выстроились и партнерские отношения, которые особенно видны в сценах, когда приговорённых всех вместе везут на встречу со смертью. На первый план выходит важность тактильных ощущений через прикосновения, объятия и поцелуи.
Однако остаётся ощущение, что в персонажах нет развития, они не меняются по ходу действия. Перемены очевидны только в Васе Каширине (Никита Хорольский), который проходит путь от живого молодого человека до обездвиженной куклы, которую к виселице несёт Сергей Головин (Иван Жуков). Довольно утрированным, а иногда и гротескным выглядит Цыганок в исполнении Германа Чернова, его оценки и фразы порой вызывают у зрителя смех, звучащий на территории этого спектакля абсурдно и страшно.
«А стоит ли сопереживать персонажам?» — вопрос, с которым остаётся зритель по окончании спектакля. Принимая во внимание современный контекст, приговоренные к смерти герои кажутся слишком романтизированными, а сама история — парадоксальной. По правде говоря, в спектакле сочувствовать не хочется никому — ни сановнику (Виталий Никончук), прячущемуся от смерти в своем чемодане-гробу, ни повешенным. Разве что родителям Головина (Мария Нефёдова, Александр Титенко) и матери Каширина (Ксения Кора), от колен которой сын, лёжа в позе эмбриона, не может оторваться перед неминуемым расставанием. Пожалуй, это самая пронзительная сцена спектакля.
Семеро повешенных обращены лицом к золотому сиянию, которое символизирует восходящее за дощатой стеной солнце. Персонажи освобождаются от черных пальто и, сливаясь в единую телесную и звуковую массу из женских и мужских тел и голосов, беззаботным вихрем проносятся мимо зрителей. Они вновь становятся свободными, а жизнь… жизнь не имеет конца — таков финальный аккорд спектакля.