БТР-2018. День 7. Вдовий пароход
Музыкальная музыка
«Вдовий пароход»
РИТИ «ГИТИС»
Художественный руководитель курса – народный артист РФ, профессор Герард Васильев
Режиссер – Александр Бабик
«Вдовий пароход» – это двойной дебют, что вдвойне приятно отмечать. О профессиональном дебюте на родине первого русского театра мы уже не раз говорили, но о дебюте студентов, впервые представивших факультет музыкального театра ГИТИСа, расскажем подробнее сейчас.
Прямо не квартира, а вдовий пароход. Вдовий пароход, вдовий пароход...
«В этих словах было что-то завораживающее. Какое-то неспешное, неуклюжее движение». Не пароход, но баржа жизни, отягощенная грузом страданий и потерь, неуклюже размеренно сначала вплывает в новые поствоенные реалии, а затем бесцельно дрейфует остаток жизни. Это история о вынужденной коммунальной жизни Капы, Фисы, Ады и Ольги, искалеченных войной физически, опустошенных духовно. Четыре женские судьбы, распластанные по жестокому двадцатому веку, в своих горестях и крошечных тусклых радостях, любви и ненависти, жажде жизни и глухой беспомощной отчужденности, представлены в режиссуре Александра Бабика.
Музыкальная музыка
– Какое у вас образование?
– Консерватория…
– Играть можете?
– Нет.
Будущим актерам музтеатра удалось соединить в этой работе приятное с полезным – поработать в драматическом спектакле и продемонстрировать свои музыкальные способности. Музыка не только органично вписывалась в контекст, но была и ведущим смыслообразующим элементом, обозначающим главный, прежде всего, внутренний конфликт персонажей – диссонанс мелодичной гармоничной музыки, исполняемой Ольгой на пианино, и гортанной хрипавой, простуженной уличной шансонной песенки Капы. Во всем чувствуется горечь. Это диссонанс душевный, рукотворный исторический хаос, сломивший духовный мир героинь. Во время бомбежки рухнул дом – вся семья погибла. Она, Ольга, осталась в живых, но искалечена и больше не может играть. Ее мелодия ломанная, извилистая, болезненная, такая же раздробленная, как и ее руки.
Надо не по комнате, а почеловечно!
Я бы сказала по-человечески. Повесть Ирины Грековой, преобразованная в пьесу, зафиксировала какой-то особый страшный эпизод жизни советского человека, обитающего в «негигиеничной» эмоциональной близости со множеством чужих людей. За счет вынужденной сценической удаленности терялись реакции, оценки, отношения и повисали длинные пустые паузы. «Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему», говорил Заратустра. Но ни любви к ближнему, ни к дальнему в спектакле отчетливо не прозвучало, хотя эти мотивы в пьесе заложены. И вся фактура жизни, а спектакль, судя по всему, задумывался в традиционном ключе, трансляции воли автора, растворялась в глубине сцены. Предельно ровный темпоритмический рисунок хотелось наполнить живыми человечными драматичными образами, которые заложены автором.
Не по любви я живу, а по справедливости. Все чтобы равны.
С сожалением, уже в который раз, приходится констатировать проблему – несоответствие спектакля сцене. Увы, она распространенная и часто оборачивающаяся не в пользу спектакля. Сценографическая конструкция, представляющая коммунальную кухню, главным центростремительным, притягивающим объектом которой становится стол, задвинута в глубину сцены настолько, что актеры глушатся не только своей сценической «четвертой» стеной, но и лишним пространством перед залом. Советская атрибутика очень «говорящая». Например: стол обобщающий, собирающий вокруг себя людей; ведро элемент индивидуалистский, дефицитный, раздражающий и создающий дополнительный конфликт. Советская соборность скрывает разные характеры и судьбы.
Остался неловкий осадок нечестного разговора со зрителем, какой-то прятки за техническими сценическими средствами – гримом. Замечательных молодых ребят упаковали в образы возрастных женщин, у которых за плечами огромный страшный жизненный опыт, невозвратимые потери. На актеров обрушился груз коллективной исторической травмы, с масштабом которого они просто не справились.