16 марта 2018
Существования ткань сквозная. О "Земле Эльзы" на сцене Волковского театра
Блог Маргариты Ваняшовой.
Человек может поверить в невозможное, но никогда не поверит в неправдоподобное.
Оскар Уайльд
НЕМНОГО О ПОЛЬЗЕ ОПТИМИСТИЧЕСКИХ АННОТАЦИЙ
Как странно общаются с нами наши СМИ!
«Встретились пожилые Ромео и Джульетта», – радостно вещает один из каналов ТВ. Нонсенс.
«Пожилых» Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды – не бывает. Это как с именем и статусом Дон Гуана в «Каменном госте» Пушкина. «Тебя любя, я весь переродился», – говорит Дон Гуан. Можно ли ему верить? Переродился ли Дон Гуан? Ахматова считала – да, переродился. Юрий Лотман: – Нет, не переродился. Двое выдающихся ученых выразили полярные точки зрения. И никакой истины «посередине» здесь быть не может. Выражу собственное мнение, солидарное с взглядами Анны Андреевны Ахматовой.
Самая природа драмы, драматического произведения только и делает, что заботится и хлопочет об изменении внутреннего мира героя. «Я гибну. Кончено. О, Донна Анна!..» Дон Гуан у Пушкина погибает с именем любимой на устах. Он и погибает именно потому, что потерял право на имя. Он полюбил бесповоротно, глубоко, смертельно – в прямом смысле слова. Но, если он полюбил, значит… – перестал быть самим собой, он более не Дон Гуан…. Ромео и Джульетта мыслимы только в юном возрасте.
Лауру и Беатриче смерть унесла в их ранней молодости. Старость им не грозит, она – не их удел, их удел – погибнуть во цвете лет, смерть их красна на миру, и прекрасна. «Хорошо умереть молодым…».
Пожилые – не Ромео и Джульетта, а, конечно, Филимон и Бавкида, или Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Когда-то в советскую эпоху гоголевских героев назвали «небокоптителями», бездельниками и тунеядцами. Но спустя время, признали за ними право на светлую поэтическую любовь.
«Прожив свои жизни безрадостно и серо…» – с восторгом восклицали после премьеры «Земли Эльзы» авторы текстов о спектакле в Волковском театре. Но спектакль не о скуке бытия, не о серости жизни. Драматизм жизни и ее серость – несоразмерны, не равнозначны.
Зачем пишут? А для праздничного ликованья! Вот оно, желанное счастье: «На исходе жизни, на краю бездны»! – (это надо ж суметь так возликовать в рассказе о героях спектакля) – «на краю бездны…» – «их встретила любовь…».
Новый спектакль Волковского театра «Земля Эльзы» по пьесе Ярославы Пулинович обращен и к старшим, и к молодым. По меркам большой истории, он воспроизводит всего лишь мгновение бытия, малый отрезок времени, в котором встречаются и живут его герои. Но спектакль вбирает в себя и большую историческую эпоху. Эльза и Василий Игнатьевич как будто затеряны в пространстве мировых событий. Однако, их жизнь с момента встречи, как назвал это состояние Пастернак, «существования ткань сквозная». Нужно только внимательнее всмотреться, углубиться в происходящее.
Перед нами – люди с поэтическим, лирическим сознанием и мироощущением. Они – инакочувствующие. Когда-то Марина Цветаева сказала о поэтах – «Поэты – всегда чужестранцы». Так и Эльзу с Василием можно назвать чужестранцами и эмигрантами. Герои пьесы Ярославы Пулинович и спектакля Александра Созонова – пребывают в пространстве внутренней эмиграции. Василий Игнатьевич (Валерий Соколов) – бежит от бессердечия своих детей, собственной семьи и сына, которого не перестает любить, от эмоциональной пустоты, от непонимания, от бескислородного пространства, от «неволи душных городов». Он изгнал и выслал самого себя, стал дачником. Люди вокруг избегают, чуждаются чувств, боятся страстей, зависимости от кого-то, боятся даже собственной свободы. Василий Игнатьевич на лоне природы сеет газонную травку. Герои Валерия Соколова часто спасают себя волшебной иронией, мудрой улыбкой тайного знания секретов человеческой души. Но счастья одинокая дачная жизнь герою не приносит.
Режиссера Александра Созонова, как и автора пьесы, Ярославу Пулинович, волнует то, что происходит сегодня с нами и нашими душами. Человек стремительно уходит от духа к духовному обнищанию.
Но вдруг и словно внезапно – случается некий просвет. Среди облаков проглядывает солнечный луч и озаряет все вокруг. Между людьми порой происходит что‑то, чего они не могут понять сами. Пробегает некая искра. Пульсация Вселенной отражается в нас, когда мы сами того не замечаем. Это именно «просвет», «прόмельк», мгновение, которое не длится, а исчезает, растворяется в сумерках времени, в предрассветном тумане.
Свет и достоинство этого спектакля в редком по искренности, по пронзительности чувства актерском дуэте двух изумительных мастеров Волковской сцены – Ирины Чельцовой и Валерия Соколова.
Парадокс спектакля «Земля Эльзы» в том, чтобы отличить невозможное от неправдоподобного.
Эльза (Ирина Чельцова), встретившись с Василием Игнатьевичем (Валерий Соколов), поверила в невозможное.
Она поверила в свое счастье столь сильно, что в сказку о счастье поверил и зритель. Но ведь нам всегда и постоянно нужны сказки о прекрасных «садах души». И кто из нас не повторял стихи Гумилева:
"Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие, прозрачные бассейны"…
Кто не спрашивал себя, где они, эти прозрачные бассейны и тиховейные ветры далекой нежной и родной души?.. Наверное, так устроена жизнь с ее мимолетностями, с ее мимолетными чувствами, жизнь которых непродолжительна, как полет мотылька.
Счастье, оказывается, может длиться. Это происходит тогда, когда на Земле Эльзы, которая стала для нее и ее друга, Василия Игнатьевича, обетованным раем, возникает пространство Поэзии.
Эльза (Ирина Чельцова) в своем невозможном времени поверила в свое возможное счастье даже еще до встречи с ним. В прежней жизни, с прежним мужем-деспотом она была рабыней, терпела свое рабское состояние. И вопреки всему – свершила единственно возможное, что могла свершить – сохранила свое «Я», свою личность, свою индивидуальность. Чувственное, человеческое, добро, музыку души…
В девичестве ее фамилия была Блюментрост, и Эльза была русской немкой. В сегодняшней России и знать не знают, на какую жизнь были обречены русские немцы в СССР, особенно с началом Великой Отечественной войны и весь послевоенный период, вплоть до перестройки. Зрители, особенно молодые, да и взрослые, об этих человеческих трагедиях почти не знают. Русские немцы были высланы – в основном, в Сибирь, на Урал или в Среднюю Азию. Мне довелось знать известного ученого-филолога, занимавшего руководящий пост в одном из университетов Сибири, он был членом КПСС, но всякий раз, перед любой командировкой, и даже не перед поездкой по стране, а просто раз в месяц должен был делать отметку в спецкомендатуре о своем местопребывании. И это было уже в 80-х годах XX века!.. Немцев не допускали в вузы, запрещали родной язык на протяжении десятилетий, народ заставляли забыть о своем этническом естестве. Вот почему мать Эльзы, высланная из Ленинграда, из Питера в Сибирь, выбрала на жительство затерянную в глубине тайги деревню.
«СКВОЗЬ ВОЛШЕБНЫЙ ПРИБОР ЛЕВЕНГУКА»
Вот, наконец, он выглядывает из-за забора, герой спектакля, дорогой наш Василий Игнатьевич… Случайная встреча. Василий Игнатьевич ироничен, свободен, любопытен к жизни. Заглянуть за забор его заставила песенка, которую напевала незнакомая женщина, прогуливающаяся с ребенком в детской коляске. Необычная колыбельная.
Он так и застыл на своем заборе… Такие мгновенья отпечатываются в нашей памяти – он поражен. В сибирской глуши женщина поет песенку ребенку на немецком языке.
Schlaf, Kindlein, schlaf,
Der Vater hüt die Schaf,
Die Mutter schüttelts Bäumelein,
Da fällt herab ein Träumelein.
Schlaf, Kindlein, schlaf!
Автор пьесы перевода не приводит – и без перевода все понятно. Но я перевела.
Спи, мое дитя. Спи…
Отец уже пригнал домой овец,
Мать уже топит очаг,
и к нам спускаются сны…
Спи, мое дитя. Спи…
«Земная жизнь кругом объята снами». При таких условиях человек начинает все больше постигать и видеть мир. Тем более, когда что-то случается. Даже незначительное, не стоящее внимания.
Отвалилось колесо от детской коляски. Василий быстро прилаживает колесо на место. Слово за слово, пошла беседа… Как вдруг Василий Игнатьевич неожиданно для Эльзы вставляет в разговор простенькую немецкую фразу: - Wie heissen Sie? - Как ваше имя? – Эльза вздрагивает и внутренне напрягается, почти ощетинивается. – Вы на что намекаете? Что вы прицепились ко мне? Что вам нужно?
Кто знает, что за странный гость к ней пристал? Она привыкла к возможным провокациям. Но сомнения рассеиваются. И Эльза быстро пришла в себя. Времена изменились. Теперь о русских немцах можно говорить свободно.
– Ваша мама была немкой?
– Она была русской немкой. Папа тоже был немцем. Большевиком. Его звали Александр Людвигович Блюментрост.
Монолог Эльзы – как чувствует и передает его Ирина Чельцова – сухой, сжатый, почти бесстрастный (ибо слезы Эльзы давно выплаканы) рассказ о семье и детстве, о высылке поволжских немцев с их родной земли.
– Мы ведь сосланные. Отца расстреляли в сороковом… Мне тогда было два года. В сорок первом нас с мамой вместе с другими русскими немцами посадили в теплушки и повезли сюда, в Сибирь… Шла война, никто не хотел разбираться – кто мы, с кем мы. Пособники фашистов – и все. По дороге от воспаления легких умерла моя сестра Марта. Ей было шесть лет. Я до сих пор не знаю, где ее могила. Маму определили в трудовую армию. А меня отправили сначала в дом ребенка, а потом уже в детдом. В сорок седьмом маму выпустили. Она меня разыскала, забрала, отмыла, отогрела. Нам разрешили поселиться здесь, в Ярках. Так и остались. Обжились, привыкли. Замуж во второй раз мама так и не вышла. Но хотя бы внучку на руках успела подержать. Я Ольгу свою хотела Мартой назвать. Муж не разрешил. Не по-русски это.
Василий видит, как боится Эльза досужих разговоров и сплетен.
И произносит известную фразу:
– А какое вам дело до того, что говорят другие? – кто помнит, это из афоризмов известного американского физика Роберта Фейнмана.
– Какое тебе дело до того, что думают другие?
Прекрасный афоризм, который надо взять на вооружение всем. Не прогибаться под чужими взглядами. И быть выше. Выше сплетен. Выше наветов, оговоров, придуманных грехов, завистливых и ревнивых оглядок, отторжений и неприятий. Другие с трудом переносят успехи коллег или сослуживцев, знакомых.
– А какое вам дело до того, что человек остался один? – так говорит герой одного известного телефильма.
– Какая из меня немка? Я русская. Только фамилия подвела. Нас таких русских с неправильными фамилиями по всей России знаете сколько? Не всем русским быть Ивановыми да Петровыми. Кому-то надо и Рабиновичем быть, и Блюментрост. В техникуме у меня была подружка, Ривка Рубинчик. Русская еврейка. Мы с ней четыре года за одной партой просидели. Так нас и прозвали: две подружки-хорошистки, жидовка да фашистка. (Смеется).
Любовь, по мысли некоторых философов, подобна наркотику, это болезнь притяжения любящей души к той, без которой она себя не мыслит. Это сладостный и добровольный плен, великое самопожертвование, дарение себя друг другу. Она рождается внезапно, приходит без разрешения и спроса, причины ее рождения неведомы, она бессмертна и никогда не кончается, даже если и убегает в неизвестность. Ее нельзя измерить верстами, телефонами, смс-ками, автомобилями, поездами и самолетами. Между любящими душами образуется вольтова дуга, напряжение и притяжение двух планет. Эта дуга существует, даже когда любовь безответна. Можно сколько угодно смеяться над возрастными планками героев пьесы. Но ведь возможно чувство возвышенное, платоническое, по силе своей не уступающее реальному, в силу потаенной тоски души о поэтическом мире.
Мелочи жизни – невидимые проводники Вечности. Освободившийся человек углубляет свою свободу в чувстве, устремляя на него все силы души. «Сквозь волшебный прибор Левенгука» мы смотрим в Вечность.
Но для бездн, где летят метеоры,
Ни большого, ни малого нет,
И равно беспредельны просторы
Для микробов, людей и планет.
В результате их общих усилий
Зажигается пламя Плеяд,
И кометы летят легкокрылей,
И быстрее созвездья летят.
И в углу невысокой вселенной,
Под стеклом кабинетной трубы,
Тот же самый поток неизменный
Движет тайная воля судьбы.
Впечатления от игры Ирины Чельцовой – самые разнообразные, всегда яркие, всегда запоминающиеся. Но образ Эльзы – особенный. Обычно Чельцова – смеющаяся, поющая, оптимистичная, жизнерадостная, юмористическая, танцующая, поющая, ее красоты и фантастической одаренности хватит на два десятка новых спектаклей.
В ее нынешней Эльзе есть то, чего ранее не было в игре Чельцовой – потаенная закрытость героини, замкнутость, скрытность, а все вместе – черты гибельной натуры, уязвимости и беззащитности Эльзы как человека, не приспособленного к бытовой стороне жизни. Она вела и везла на себе дом, семью, но вряд ли можно поверить ее признанию, что она всю жизнь «горбатилась» на огороде.
«Горбатились», скорее, героини Натальи Кучеренко, Светланы Спиридоновой, но не Ирины Чельцовой, не Татьяны Ивановой, не Натальи Асанкиной…. Разная ментальность и разная стать…
Есть то, что можно назвать нервной или нервической утонченностью. Это своеобразный артистизм души. Ее тончайшие эманации. Эльза (так играет ее Ирина Чельцова), осторожно, с оглядкой ступает по земле, а потом – от мечтаний – теряет оглядку и ступает безоглядно – и кажется, что она уже не ступает, а стремительно летит, как мифологическая Делия по воздуху, забывая о грешной земле под ногами, потому и оступается, и ломает каблук. Для нее это – катастрофа, знак, предвестие какой-то огромной ломки бытия. Для Василия Игнатьевича – пустяшный случай и повод для того, чтобы посмеяться и починить туфельку своей Золушки.
Два персонажа, два актера – мы забываем, что перед нами более чем хорошо знакомые и хорошо известные нам актеры – в спектакле их герои гуляют среди прекрасной природы, пьют чай, говорят о пустяках, а мы открываем сквозящие в них бездны духа. Гаснет свет, но они вполне могут обойтись без электричества, их согревает и освещает внутренний свет их сердец. В мелочах, которыми они живут, для нас открывается некий тайный шифр, и мелочи – уже не мелочи. Ни Эльзу, ни Василия Игнатьевича не затрагивают пошлые мелочи быта и жизни, их не затронула пошлость вообще, которая затопляет пространство вокруг нас. Они сумели ее обойти, нейтрализовать, правда, до поры.
То, что свершили Эльза и Василий Игнатьевич – они дали возможность зрительному залу, всем нам – услышать и ощутить голос человечности среди почти тотально бесчеловечного, почти безлюдного, механического, «железного» мира. Как часто приходится взывать к человечности – но тебя не слышат!.. Прячут себя от неведомых телепатических нападений!
Самое ценное в спектакле – существование, процесс бытия как со-бытия. Со-бытие, то есть, совместное, бытие двоих в едином мире.
Герои спектакля живут наперекор бесчеловечности и безлюдью. У Василия Игнатьевича и Эльзы абсолютное чутье на человечность. Это незримое телепатическое притяжение душ. И такое же абсолютное неприятие бесчеловечности, или, точнее, мучительная непереносимость бессердечности. Жестокости, жестокосердия, безжалостности и беспощадности… С вами вызывающе не поздоровались? Это мелкое бытовое хамство и пошлость. Что делать? Не замечать грубость и хамство как пошлость жизни...Но вот их дети предпочитают не видеть и не замечать их любовь. Они знать не знают высоких чувств. Они смеются над чистыми порывами души. Они отторгают своих родителей ненавистью и презрением.
Самое сложное в спектакле – в том, как передать пошлость. Как найти актерские, игровые, образные, а не обыденно-бытовые и механически натуралистичные способы передачи хамства, ханжества, ненависти к ближнему и к миру, лицемерие.
Бесконечна интенсивность переживания. Кружево жизни с его пустотами и его узорами переплетает судьбы, открывает двери в параллельные миры, в метафизическое путешествие внутри реальности.
Туда, к запредельности, к потусторонности, к ангелам и стремится спектакль. Ангелов здесь так много, они снуют туда-сюда по сцене, в хаотическом броуновском движении, и если бы зрители вокруг себя видели одних только ангелов…
В спектакле Александра Созонова – ангелы - безмолвные рабочие сцены, а не Вселенной и не Космоса, хотя, по замыслу, они могли бы заняться преображением пространства, людей, вселенной…
Чаще всего Ангелы сидят на завалинке, бездельничают, и, скучая, наблюдают за происходящим. Пространство не преображают, ничьи души не затрагивают… В сердце уголь, пылающий не вставляют, грешные языки не вырывают, а следовало бы им потрудиться, например, повырывать грешные языки у злоязычных пенсионерок – кумушек на деревне! Прикоснулся бы к ним на их «перепутье» такой Шестикрылый серафим – к Оле или Поле, Даше или Маше, глянь – и те преобразились бы под влиянием Красоты природы, Поэзии… Ведь Ярослава Пулинович – драматург фантастический…
Созонов же придумал ангелов, взяв их у Венички Ерофеева, или из кукольного спектакля Бориса Константинова, да, где теперь нет ангелов? В «Железе» у ангелов вполне реальное поле деятельности, поле применения их сил… В «Земле Эльзы» они, кроме того, что заполняют почти все пространство небольшой сцены, ничем не обременены, разве что переставляют мебель или проходят с букетами…
Эльзе – Ирине Чельцовой – дано проникнуть в «потустороннее». И реальность уже не реальность. Жизненный механизм направляет русло переживаний во власть магии. Вместе с поверхностью жизненной ткани мы видим то, что открывается в глубине лабиринтов жизни. Все остается тем же, но уже иным.
«Приедается все», – сказал поэт, только прόмельк любви никогда не сможет примелькаться. Как море. Но раз мы достаточно интенсивно переживаем или пережили это «чудное мгновение», мы жаждем повторения. Повторяя переживание, мы углубляемся в него, обозначается наш внутренний путь и восстанавливается цельность нашей душевной жизни.
«Воздушные пути» Эльзы и Василия Игнатьевича – вот что это такое. Но эволюция печальна – от стихотворений Блока, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Пастернака и Волошина – к залихватски пародийным и циничным куплетам Сергея Шнурова, к куплетам. отражающим нашу сегодняшнюю жизнь и реальность. На Земле Эльзы живут призраки и монстры, это реальные кухонно-деревенские люди, не по месту обитания, а по складу мышления, узкому и ограниченному, задавленному заботами об обыденном. Извечная модель искусства. Потому и трагична Эльза, потому и в черном, что знает об опасности любой утопии, потому и страшится счастья, что верит в него и опасается поверить до конца. Потому так утомлена и так обречена. Когда она говорит, что не образована так, как образован и начитан Василий Игнатьевич, когда пытается уверить нас, что ничего не понимает ни в книгах, ни в поэзии, хочется иронически воскликнуть: – Ой-ой-ой! – не очень-то ей веришь, все-то она знает и понимает.
Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой –
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.
Вот они, наши Филимон и Бавкида – сидят друг с другом на обычной садовой скамейке или покачиваются на современных садовых качелях. Но внутри их душ – космические миры, облака и овраги, леса и поляны, Шекспир и Блок, юные «Ромео и Джульетта» и Прекрасная Дама.
У героя Валерия Соколова законы общения и бытия прописаны в его собственном сердце. Он не то, чтобы распахнут и открыт всем встречным, но способен угадать, открыть родственную ему душу. Конечно, это игра Божественного промысла, и Василий Игнатьевич может показаться для молодых – неким блаженным. Чем случайнее явление, тем божественнее его природа, ведь божественное – непредусмотренное, не запрограммированное, не выводимое из общих законов и не сводимое к ним.
«И чем случайнее, тем вернее…» – эта пастернаковская строчка (из стихотворения «Февраль») как будто выписана из учения хасидов. Он исполнен духа поэзии – блаженной легкости существования. У Пастернака – блаженное, добродушно прямое, сбивчиво радостное восприятие реальности как оправданной и благословенной. «Превозмогая обожанье, / Я наблюдал, боготворя. /Здесь были бабы, слобожане, / Учащиеся, слесаря» («На ранних поездах») – простое перечисление уже приводит в поэтический транс, потому что все в мироздании обожается и боготворится.
Я разбивал бы стихи, как сад.
Всей дрожью жилок…
И Эльза, и Василий Игнатьевич живут узорными садами своих душ и разбивают свои стихи, как сад.
Но и стихи, и сад разбиваются и тают – как иллюзии и миражи.
Это химеры и соблазны. Жизнь чрезвычайно жестка. Ты идешь по лестнице счастья – навстречу тебе идет прекрасное создание, а ты для него – тень паршивой овцы… Эльза чувствует к себе ненависть и презрение, только за то, что посмела полюбить. Возмечтать о свадебном платье со шлейфом, как у сказочной феи. И вот она потаенно скорбит – даже не о себе, а людях, способных на ненависть… Она знает о людях некую тайну, но боится ее высказать. История Эльзы совпадает с чувствами зрителей. И Пулинович, и режиссер спектакля сумели увидеть актуальность социальной и психологической проблематики. И драматург, и режиссер работают с нашими бессознательными комплексами, апеллируют к чистой душе, к ее духовному наполнению.
Символика роз становится в спектакле одной из главных. Розы – образ цветущего сада, который нам не дано увидеть. Но Созонов-режиссер устилает и усыпает все пространство Камерной сцены розами – на свадьбу к нашим влюбленным все персонажи дружным Шествием несут огромные букеты роз. Это шествие карнавально, ибо пародийно. «Массовка с розами» – фейк, розы искусственные, не живые. Розы стандартизованы, в финале спектакля они сольются в Букет Букетов, чтобы через мгновенье рассыпаться по сцене. Представьте, что вам в дар на свадьбу принесли десятки букетов искусственных роз. Из разряда тех, которыми торгуют у кладбищенских ворот, когда навещают близких усопших. Вам когда-нибудь дарили похоронные венки, как Зилову в «Утиной охоте» на день рождения? Присылали – пусть даже по неведению, – как приветствие или поздравление – похоронный букет, где головки белых каллов, как погребальные свечи, как факелы на похоронных дрогах, опущены головками вниз? Символика понятна без дополнительной расшифровки.
Ощущение кладбищенского пространства в спектакле возникает пронзительное. К тому же один из главных Ангелов (Ануар Султанов) принесет букет белых роз, перевернет их вниз головками, что само по себе символично… И погрузит в ведерко с сухим льдом, где дымится холод, присланный из самого Аида… Из царства смерти, из потустороннего мира. Всех обволакивает облако терпкого дыма. Розы становятся замороженным хрупким стеклом и разбиваются на сотни осколков. Букет обратится в замороженный прах… А дым развеется…
Неприязнь близких, отторжение окружающих создали вокруг любящей пары атмосферу травли. Фактически Любовь обрекли на гибель. Уничтожили всем миром. Удовлетворенно добились своего. Василий Игнатьевич умер.
Эльза оплакивает своего любимого.
Ангелы-рабочие станут сгребать красные розы резиновыми скребками в мусорную кучу того же кладбищенского свойства. Так откликнется оптика Реального и Воображаемого. Этот фокус с перевернутым букетом, превращающимся в хрупкое стекло, нужен режиссеру Александру Созонову для того, чтобы жестко развеять последние химеры, позволяющие видеть несуществующее.
Но мы-то, мы с вами реально видим то, что было, что живет в сердце до сего времени. И это не сон. Нет! Мы были свидетелями и реальными участниками того, что называют Счастьем. Счастье – было рядом с нами… Живое. Дышащее. И потому мы шепчем и сейчас тургеневские строки: «Как хороши, как свежи были…».
