В театре им. Волкова поставлена пьеса И. Наза­рова и М. Хардина «Сестры Федоровы». Пьеса пользуется успехом у ярославцев. Есть в ней что-то подкупающее, хорошее. Она написана не языком наспех составленных резолюций, как их первая пьеса «Город на Волге», а просто, по-чело­вечески. Простота, правда, иногда грани­чит с опрощенностью, а человечность по­рой оборачивается серой повседневностью, но есть в пьесе своя лирика, поэтич­ность — увы! — довольно еще неглубокая и зыбкая.

У авторов были очень хорошие наме­рения. Им хотелось написать пьесу о мо­ральной чистоте советского человека, о мнимо романтическом отношении к жизни— легкомысленном и бескрылом по сути де­ла (что нередко наблюдается в среде на­шей молодежи), о хорошей, искренней любви, о честности и прямоте, о призва­нии в жизни, — словом, познакомить нас с интересным и в искусстве до сих пор мало изученным миром — миром советско­го молодого человека. Не все удалось ав­торам, потому что характеры людей пьесы неглубоки, а некоторые едва намечены пунктиром; так сказать, план человека, но не самый человек. Однако авторы не хотят перебивать своих героев, говорить за них. И эта сдержанность — их лучшее досто­инство.

Самый обиженный авторами чело­век в пьесе — старшая из сестер Федоро­вых, Саша. О ее душевном мире мы почти ничего не узнаем, хотя нас всячески хо­тят уверить, что это — серьезный, вдум­чивый человек, не то, что ее младшая се­стра Дуся, которая думает прежде всего о радости и наслаждении, окрашивает все в розовые тона. Жизнь прекрасна. Нет никаких трудностей, а если есть, лучше их обходить. Все в жизни хорошо. Жить на­до, жить! Эта мелкая «философия» обна­жается убедительно, без сентенций и вос­клицательных знаков. Дуся получает от жизни по заслугам: она дает ей любовь Кондратьева, эгоиста, себялюбца и пошля­ка, который быстро старается «ликвидиро­вать» очередное увлечение. Опустошенная, оскорбленная, но многое понявшая, возвра­щается Дуся домой в конце пьесы.

Роль Кондратьева превосходно сыграл артист Ромоданов: без нажима, без мело­драматических подчеркиваний. Портрет культурного пошляка, если так можно выразиться, исполнен вполне законченно и строго. Актеру здесь на помощь пришли драматурги. Образ Кондратьева — один из удачнейших в пьесе. Этого нельзя сказать о Дусе и влюбленном в нее Макаре, кото­рого нам рекомендуют как человека скром­ного, талантливого (он пишет хороший ро­ман), образованного, хорошо знающего жизнь. Артистам Магницкой и Мосягину много труда пришлось положить на то, чтобы реализовать намеки, заставить зри­теля поверить, что Дуся и Макар таковы, какими они рисуются воображению авто­ров. Это почти удается, в особенности там, где нет сентиментальности (а в I акте Маг­ницкая ею злоупотребляет), где есть стрем­ление заставить мыслить своего героя (че­го не хватает иногда Мосягину, пытающе­муся «отыграться» на добродушии и не­посредственности Макара).

Совсем безнадежным кажется положе­ние исполнительницы роли Саши — моло­дой артистки Аверичевой. Драматурги за­ставляли Сашу бродить по сцене и по вся­кому поводу длинно и скучно резонерство­вать: так нехорошо и этак не годится. Пи­ла, настоящая пила, как в шутку называет ее Дуся. В пьесе это не в шутку. Лишь в последней картине Саша как бы оживает, у нее появляются поступки, свои чув­ства. К чести Аверичевой нужно признать, что она сумела вдохнуть жизнь даже в эту схему, заставить полюбить Сашу. Ес­ли бы ей хоть немного помогли драма­турги!

Подлинный герой спектакля — режис­сер Оршанский. Для него это был дебют, дипломная работа. Часть коллектива теат­ра (и довольно большая) была против ра­боты над пьесой со столькими недостатка­ми и слабостями. Режиссер поверил в пье­су. Он увидел в ней то, чего не замечали ее противники: искренность, совсем не сла­денькую лирику, черты характера (правда, только черты) молодого советского чело­века. Усилия режиссера не пропали даром. Он создал по-настоящему лирический и интимный спектакль, строгий и, за исклю­чением двух-трех минутных эпизодов, совсем не сладкий. Все в нем выверено, про­думано, вплоть до безделушек на столике в комнате сестер Федоровых.

Стихия театрального импрессионизма близка режиссеру, но он не повторяет ста­рое, не копирует какие-то образцы, а вос­производит все это вполне самостоятель­но и убежденно.

Итак, драматурги, режиссеры, актеры добились какого-то успеха. Правда, такой успех недолговечен: произведение, создан­ное ими, неглубоко, оно умиляет и радует, но не очень волнует. Однако, если эта не­зрелость будет выдаваться за молодость, то она быстро обернется преждевременной старостью.

Ю. КАЛАШНИКОВ (журнал «Театр»)