25 сентября 2023

Под спудом Толстого

«Напрасно надежда
Мне счастье гадает,
Не верю, не верю
Обетам коварным!
Разлука уносит любовь»
(Н.В.Кукольник)

СЦЕНИЧЕСКАЯ ПОЛИФОНИЯ
Романс Михаила Глинки на стихи Нестора Кукольника «Сомнение» звучит в спектакле Александра Созонова «Толстого нет» с пластинки в исполнении Федора Шаляпина. Его напевают персонажи - хором и соло. Его слова лучше всего подходят для эпиграфа к спектаклю. Но вспоминается еще один - очень подходящий по смыслу, уже словами самого Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Да, главная мысль спектакля проста: жизнь семьи Толстого достойна описания и осмысления – в веках. Ничуть не меньше, чем толстовские сюжеты, ставшие плоть от плоти жизни его семьи. В постановке Александра Созонова супруга Толстого и его дети часто обращаются к его же произведениям и используют их для подтверждения своих слов или, наоборот - чтобы не согласиться и… обличить. Самого Толстого.

Первая версия, которая приходит на ум, именно такая: спектакль обличает великого «мученика» и «мучителя» Толстого. И главный аргумент в подтверждение этой версии: его семья несчастлива - вся и каждый в отдельности. Не все обвиняют открыто, но все жалуются на жизнь – «под гнетом», «под спудом», «в присутствии» Толстого. И ведь у каждого своя правда. Жалко всех. И вот тут впору не согласиться с Толстым: не только в счастье, но и в несчастье семьи похожи. В этом заключается современность спектакля «Толстого нет» в постановке Александра Созонова в «Школе современной пьесы». Толстого уже нет, а мы по-прежнему себя «под ним чистим».
Оба эпиграфа подходят. Такое многоголосие касается не только эпиграфов. Постановка Созонова насквозь полифонична, многоголоса. Она вобрала в себя разные точки зрения, разные «правды» - по одной на каждого персонажа. Правы они все, точнее, каждый имеет право - на обиду и обвинение. Полифонична до такой степени, что возникает «конфликт интерпретаций»: спектакль не только не дает одного «верного» решения, не признает ничью версию событий «правильной», но позволяет им всем соприсутствовать - в многоголосии, полифонии, энтропии. В этих условиях хаоса, как в густом тумане, впору остановится, чтобы не сгинуть. Остановиться и просто прислушаться, откуда голоса, чьи голоса, о чем голоса. Наверное, это самое сильное впечатление от постановки. Ни постановщик никого не судит, ни публике не позволяет. Получается по Кукольнику: страдают и страждут все - хором.

Театр «Школа современной пьесы» привез на Международный Волковский театральный фестиваль спектакль Александра Созонова «Толстого нет» по пьесе Ольги Погодиной-Кузминой. Премьера спектакля состоялась 29 октября 2020 года, через 110 лет после «ухода» Толстого из Ясной Поляны и его смерти на станции Астапово в Липецкой области. Режиссер спектакля в прошлом сезоне стал главным режиссером Волковского театра и лично вручал диплом участника фестиваля актерам после спектакля.

Почему нет Толстого? Хороший вопрос. Потому что в пьесе нет такого персонажа: его слышно, как он ходит сверху, как кашляет, на экране иногда показывают его шаркающие ноги, но как сценический персонаж он не появляется. Да, он персонаж внесценический, но вся пьеса о нем, со словами о нем, с мыслями о нем, с обидами на него, с обвинениями его. Но самое главное - и парадоксальное: к описанным несчастьям семьи он не причастен, ни при чем. Оказывается, обвинить можно кого угодно, и персонажи активно этим занимаются – обвиняют друг друга и… его. Ключевой вопрос спектакля, как у Герцена: «Кто виноват?» Его задает Катюша (актриса Ольга Грудяева) в разговоре с Софьей Андреевной (народная артистка России Ирина Алферова). И сама же отвечает – традиционно: виноват другой. Себя в спектакле Созонова никто не винит.

СТИХИЙНЫЙ НАРРАТИВ
В постановке Александра Созонова представлены все стихии – воздух, огонь, вода, земля, что удивительно - с одной стороны. А с другой, такая «всестихийность» свидетельствует об особом уровне сценического нарратива: стихии раскрывают глубинные пласты происходящего (с персонажами и публикой) и первый из них - мифологический.

Перипетии в семье Толстого не индивидуальны, они архетипичны. Просто они гениально представлены в судьбе каждого из Толстых. Тут уместно вспомнить неоднозначный труд Конкордии Антаровой «Две жизни», в котором особенно запоминается одна фраза, сказанная главному персонажу - Лёвушке. (Четыре тома книги написаны, как сообщает сам автор, методом психографии: Антарова предоставила свою руку «духу» самого… Толстого.) Так вот Лёвушке сказали, что его будут связывать кармические связи со всеми настоящими и будущими читателями его книг. Если уж с каждым из читателей возможна кармическая связь, то тем более - с каждым в семье. Толстой «чистит» карму своей семьи и своих читателей.
Толстой словно лакмусовая бумажка, одного его имени достаточно, чтобы определить щелочную и кислотную среду. Он катализатор и акселератор для людских страстей, вскрывает психологические «нарывы». Это очень больно (даже смотреть) и не гарантирует исцеления. Вполне христианская мораль получается: «Непременно носить на себе немощи немощных». (По-отечески понимаю, как больно смотреть на ошибки собственных детей, но иначе не получается: за другого человека его жить не прожить, приходится позволить им набивать собственные шишки и позволить себе страдать молча.)
Парад стихий в спектакле Александра Созонова открывает ветер. Его завывания предшествуют всему сценическому действу.
Огонь. Его всполохи, благодаря работе света Нарека Туманяна, «озаряют» гнев Софьи Андреевны - на сцене и в видеоряде. Ее гнев на Черткова. Хотя публика догадывается, что Чертков лишь частный случай переноса: СА (так обозначал свою супругу сам Толстой в своих дневниках) «перенесла» свой гнев с мужа на Черткова. Но сценические всполохи позволяют догадаться, какие страсти кипят в душе супруги Толстого. Постановщик добавил еще и всполохи молний и раскаты грома. Ну ни дать не взять «царица» мифологической преисподней гневается - Прозерпина - со всей своей хтонической силы. Или даже сама Гера - на своего «неверного» венценосного супруга.

Вода. Дождь «потушил» огненный гнев СА. Потушил и заглушил. На время.
Земля. Напрямую не показана, но символически - да. Вся сцена вокруг помостов, на которых происходит основное действие, усыпана раскрытыми и порванными книгами - прахом земным. Sic transit gloria mundi. Это о смерти, только не человеческой, а смерти символической - смерти в обесценивании наследия. О тщетности славы земной, в нашем случае - писательской… Популярное обвинение Толстого (и не только): «человечество спасает, а ближних своих - нет». Персонажи время от времени ступают на эти разверстые книги, попирают их и славу великого…

ИНДЕКСЫ ТОЛСТОГО
Толстого нет, но он узнается - индексируется. Публика слышит его шаги, кашель. Видит его ноги крупным планом на экране. Когда это происходит, действие на сцене замирает: все взирают ввысь, ловят каждый звук.

Время от времени персонажи используют и другие индексы Толстого: поднимают руки вверх – указывают «на него».
А есть более тонкий прием, его использует СА. Когда Александра Львовна первый раз сбегает от токсичного общения с матерью, та делает ремарку на публику: «Пошла писать письма, рассказывать, какой я семейный тиран…» (В этом месте поймал полуулыбку своей супруги...) Софья Андреевна в исполнении народной артистки России Ирины Алферовой удивительным образом улавливает эмоции людей. «Семейный тиран» из ее уст – о себе же - звучит как обида: не она семейный тиран, а тот, о ком никто не подумает… Но публика все понимает.

В другом месте СА критикует «толстовцев» и в этом тоже «прячется» критика - мужа: «Типичные толстовцы: все обращают в фанатизм».
Так, из калейдоскопа обид и тревог складывается пестрый мозаичный портрет «великого».

Кстати, о великом. Даже в этом слове традиционная положительная оценка меняется на противоположную в словах СА. Она противопоставляет «настоящий» и «великий» как антонимы: все думают, что он «великий», никто не знает, какой он «настоящий», только она об этом знает. Ей вторит Доктор Сергей Иванович в исполнении Алексея Гнилицкого: «Софья Андреевна ближе всех подошла к пониманию Толстого». «Великий», получается, синоним «ненастоящего», «неискреннего», «обманного». Вот ведь как получается. И это все о нем - о Толстом.

Кстати, слова Льва Львовича «толстовская порода» звучат как диагноз и приговор, это уже не о голубой крови и белой кости, а наоборот - о проклятии, передающемся по роду.
Семья не только живет «под» Толстым - в буквальном смысле. Но и в символическом: ореол Толстого завораживает непосвященных наблюдателей и как зонтик накрывает всю семью. На самом деле под внешней избранностью и аристократичностью скрывается «дурное» - зависть, ревность, ладность… Так «наставляют» Валентина Федоровича Булгакова, приехавшего в секретари Толстого.

А можно иначе посмотреть – с другого ракурса. По-другому «прочитать» пространственную метафору Созонова: Толстой «покрывает» собой все дурное в своей семье, «скрывает» его от публики, «затмевает», отвлекает внимание, держит «под спудом» - чтоб не вырвалось. А когда понимает, что сил больше нет, - уходит. Навсегда.

«Под спудом Толстого» - таков был первый, но не единственный вариант названия этого текста. Полифония Созонова заразительна. Даже у пишущего эти строки возникла полифония – из заголовков и формулировок.

ТОЛСТОЙ РАССЫПАЛСЯ
Видеография Дмитрия Мартынова создает особый эффект. «Рассыпается» не только «стереотип» великого человека – «графа Толстого». Все сценическое действие «рассыпается» - на общие планы, как их видит публика. И крупные планы - как их видит камера. Благодаря ей публика фокусируется на крупном плане страданий на лицах - самой СА, Катюши, Александры, Валентина, Сергея, Льва. На деталях, которых в богатом реквизите графского дома и не заметили бы (саквояж доктора, например, вдруг становится предметом особого интереса «камерамена»).

Толстой «рассыпался». В буквальном смысле. Его изображение на экране, рассыпавшись на фрагменты, превратилось в кучу осколков. Очень точная метафора. Так рассыпались детские счастливые воспоминания Ильи Львовича (актер Олег Царев). Так рассыпались мечты о «семейном счастье» самой СА: «Где оно – семейное счастье?». Так рассыпались мечты Катюши (актриса Ольга Грудяева) и Валентина Федоровича Булгакова (актер Александр Сеппиус). Так рассыпались надежды всех. Лучше Нестора Кукольника не скажешь: «Напрасно надежда Мне счастье гадает, Не верю, не верю Обетам коварным!» Не верю! Чему? Мечтам. А вот рассыпался ли стереотип о Толстом у публики - время покажет.

В постановке актеры неоднократно обращаются к публике. Когда СА вспоминает, что узнала в крестьянских детях своего мужа, камера показывает… публику. Все мы немножко Толстые… И обличение неверности мужа в устах жены превращается в преемственность наших современников с ним – через века.
В финале камера дает крупный план лица СА, а потом «отъезжает» - и вся фигура Ирины Алферовой уменьшается, удаляется, словно сама СА уходит в небытие до полного исчезновения. Точнее - становится воспоминанием, «про мемориа». Перед этим Ирину Алферову огораживают музейными стойками: ее персонаж стал «мемориальным», музейным экспонатом.

ИНФЕРНАЛЬНЫЙ ЧЕРТКОВ
Интересный персонаж Владимир Григорьевич Чертков получился в исполнении актера Николая Голубева. Он единственный на сцене с радиомикрофоном. О нем, как и о Толстом, часто говорят на сцене. Он признанный антагонист СА и принимает на себя перенос ее хтонического гнева.

И его поведение и образ неоднозначны. Именно он «оглашает» и отстаивает общественную значимость Толстого и общедоступность его наследия. И противопоставляет это закрытому и «прогнившему» семейному мирку, собранию злобных и завистливых неудачников. Актер очень харизматичен и убедителен, он принимает на себя роль рассказчика, повествователя, что однозначно «повышает» к нему доверие публики. Он прекрасно музицирует. Но Созонов и тут не оставляет однозначного смысла. Что-то есть отталкивающее в Черткове. Он неулыбчив, несколько механистичен, словно робот (или даже киношный Фантомас), действует скрытно, через посредников, появляется ниоткуда, уходит в никуда. И слишком много знает о внутренней жизни в Ясной Поляне. Короче говоря, сущий дьявол. В сцене избиения Катюши актер вдруг превращается в «абьюзера» Адриана, а когда раздевается, снимает рубашку – ну, тут аллюзии сами напрашиваются. Чертков-Адриан с кнутом – силы небесные!
«ВЕРХНЕЭТАЖНЫЙ» ТОЛСТОЙ
«Верхнеэтажное» положение Толстого навевает еще одну метафору: Толстой - колосс на глиняных ногах. Его семья перестала быть ему опорой. Помнится, у Марины Цветаевой дедушка-профессор в своем московском доме занимал верхний этаж, а «дети» нижний, и это Марине Ивановне казалось странным: ведь детям по традиции отдавали светлые верхние комнаты. Для Цветаевой это свидетельство эгоизма деда. Нечто подобное чувствуется и в спектакле «Толстого нет».

Семья живет «под» Толстым - как под спудом. Словно он «над ними» довлеет - буквально и фигурально. Над ними довлеют его принципы, желание жить по совести, его увлеченности, его страстность, заразительность его начинаний и обида за «брошенность» и «оставленность». Так это формулирует Илья Львович (актер Олег Царев). Его детство ассоциируется у него с порядком, а потом порядок пропал, настала энтропия духовно-нравственных исканий отца. И в этих «завихрениях» (снова ветер!) толстовского духа семья потерялась, потерялась «под спудом» новых для себя социальных ролей, стереотипов, морали и нравственности. Софья Андреевна рассуждает, как следует (жене) заботится о гении, как она это понимает. Илья Львович проводит вечера в доме матери, потому что не хочет возвращаться к своей жене, детям, службе, потому что они «там». Александра Львовна любит Черткова (так все утверждают) и не хочет признаться в этом даже себе самой, мучается, упрекает себя и… «обхаживает» Доктора Сергея Ивановича. Лев Львович (актер Павел Дроздов) запутался в своих долгах… и потому зависим от денег отца – его материального наследия, капитализации и монетизации его трудов. Революция… завершила этот процесс и разбросала Толстых по всему свету.

Персонажи на сцене в постоянном диалоге с Толстым. Их обидам несть числа, имя им легион. В их любовь к отцу можно только верить. И только Софья Андреевна сохраняет баланс: да, она не согласна с поступками супруга, но она его любит и заботится о нем.

«ТРИУМФ СМЕРТИ»
В музее художника Феликса Нуссбаума, сгинувшего в концентрационном лагере в Германии, кульминацией экспозиции когда-то была его картина 1944 года «Триумф смерти» («Triumph des Todes»). Ее сюжет поражает. По земле бродят скелеты смерти в коричневых балахонах с капюшонами, но поражает не это. На земле, под ногами Смерти, валяются сломанные и разорванные «средства коммуникации» - радиоприемники (телевизоров тогда еще не было, как и Интернета), телефоны (проводные), газеты, книги… Смерть достигает триумфа, когда «рвется», рушится связь и прекращается общение. Когда возникает непреодолимая дистанция: «Разлука уносит любовь…» - поется в романсе Михаила Глинки на стихи Нестора Кукольника.

В постановке Александра Созонова на сцене, под ногами персонажей, вокруг помостов с мебелью, валяются книги, много книг, некоторые порванные, потрепанные. Чем не триумф смерти!

Удивительно точно описал это Доктор - об отсутствующем взгляде Толстого: «он словно всматривается в смерть…»
Проблема в семье Толстого (да и в любой «несчастливой» семье, чего скрывать!) в не-общении. И речь не о не-желании общаться, скорее - о не-способности к этому. Помните, у Шекспира: «The world is out of joint…»

Словно иннервация нарушилась, и нервные импульсы просто не передаются от мышцы к мышце, от органа к органу - вот они и рвутся, отмирают.

Главная «проблемная» дистанция в спектакле – между «личным» и «публичным», «настоящим» и «великим». Но есть и другие. Назовите как хотите: случай, судьба.

Ближе к финалу спектакля СА решает собрать всю семью и в семейном кругу все обсудить с супругом. И в этот самый момент Александра сообщает матери, что отец ушел, еще на утре. И в Ясную Поляну он больше не вернулся. И до последнего момента не допускал к себе СА…

Замечательно тонко эту многоликость, одновременное присутствие в разных мирах своего персонажа передала Ирина Алферова. В каждой позе, каждом жесте, интонации чувствовалась глубина, дышала бездонность, проглядывала многоплановость, «обоюдоострость». И постоянный внутренний контроль, этакая затаенность самоконтроля.

Вот она мягко обращается к дочери Александре и через минуту «вставляет шпильку» - укоряет (вырвалось?). И словно не замечает этого. Вот только что причитала, что ничего не хочет знать, а через минуту упрекает сына Льва в грехе – как она его себе представила (вырвалось?). А Лев в ответ грубит - конечно: «Мама, сидите дома…» Что ему остается: за него все додумали, его осудили. Вот только что была мила и милосердна с Булгаковым, а через мгновение жестко его отталкивает (вырвалось?).

Персонажи не нашли меру в своих чувствах, дистанция между их эмоциями и чувством долга велика. Софья Андреевна и дочь Александра в разное время совершают самообличение: «Я никого не люблю». И даже эта фраза, как водится у Созонова, вступает в конфликт с другими фразами этих персонажей - о любви. По крайней мере, в устах СА.

Созонов играет с публикой, путает ее. Она же точно видела, как Лев и Катюша миловались на авансцене. «Прозрение» Софьи Андреевны казалось публике обоснованным. И вдруг оказывается, что ребенок у Катюши от Булгакова… Вот она - любовь духовная и плотская, ведь ничего не разберешь, где какая.

Дистанция между «толстовскими» идеями и их «жизнью» велика, между этими «дестинациями» тоже нарушена иннервация. Валентин Федорович Булгаков в исполнении актера Александра Сеппиуса – прекрасный тому пример. Он любит Толстого, следует его заветам, стал частью его семьи. Но выполняет поручения Черткова. Любит Катюшу платонически, но поддается страсти, «делает ей ребеночка» и… бросает. «В страданиях» смотрит на ее падение – и бездействует. Запутался. Потерялся. (Эту параллель между горничной Катюшей в доме Толстого и Катюшей Масловой в «Воскресении» осознают и сами персонажи.)

Кажется, Доктор (актер Алексей Гнилицкий) мог бы «перезапустить» иннервацию в семье Толстого. Кажется, он одинаково хорошо понимает и Толстого и Софью Андреевну. По-видимому, он среди них настоящий «толстовец»: безвозмездно лечит семью, безмерно помогает и ничего не требует взамен. Он единственный честен и хладнокровен в выражении своих чувств. Обходит Льва Львовича, который подозревает его в «связи» с СА и упрекает за это мать. Отказывает Александре Львовне, которая «хочет замуж»: «Не хочу быть женат и рогат…»

АПОЛОГИЯ ТОЛСТОГО
Когда Софья Андреевна в финале взывает к мужу, обращая взгляд ввысь: «Скажи? Ответь?» - ей отвечает хор. В финальной сцене спектакля персонажи заполнили сцену и читали Толстого – одновременно. Многоголосие. Полифония. Энтропия. Но в этой какофонии рождался смысл _ как информация из энтропии.
Толстой ответил на все вопросы - в своих книгах. Его дистанция «в долгую» помогает покрыть любые расстояния – и личное, и публичное, и современное, и надвременнОе.
И чем это не апология Толстого!

«Имеющий уши да услышит» - написано в Библии. «Готов ученик - готов ему и учитель» - написала Антарова.