Премьера - 3 июня 1983 года
Основная сцена
2 часа 40 минут с антрактом
Литература
Читать пьесу А.Н. Островского "Гроза"Публикации
Театр, 1984, № 4
Маргарита Ваняшова
Истинность страстей
Русская классика на ярославской сцене
<...> Время «Грозы» в постановке В. Воронцова — далеко не бытовое, счет минутам здесь ведет не смена дня и ночи, утра и вечера, а смена состояний души. Жизнь от молнии до молнии, от раската до раската грома.
В «Грозе» волковцев и Катерина, и Варвара молоды. Семнадцать-восемнадцать лет – такова здесь Катерина. Будь иначе, убеждает нас режиссер, это была бы иная пьеса и спектакль об ином. Если и есть тайна Катерины, то она в ее молодости, не случайно роль эта поручена студентке театрального вуза Т. Гладенко.
Праздничный выход Кабанихи (3. Притула), Варвары (И. Ахматенко), Катерины и Тихона (А. Шумилов) из церкви дается как живописное жанровое полотно. Тихон приляжет на минутку на бережку, и пока Кабаниха произносит привычные и утомительные для молодых речи, пока сетует на самостоятельность молодых, Катерина, Варвара, Тихон по-ребячьи станут брызгаться, плескать друг в друга водой, бегать, кидать камешки... Дети, да и только! «У меня об вас сердце болит», — сокрушенно вздохнет Кабаниха, и в зале наступит оживление, и зрители почти готовы симпатизировать вот такой, не громоподобной, а даже ласковой, понятной Кабанихе, искренне жаждущей порядка, уважения, приличия.
Катерина, а следом и Варвара, станут, сложив смиренно руки, выдерживая ненавистное им приличие, потупив очи долу. Сверкнут в глазах Варвары озорные огоньки... Варвара — Ахматенко смешлива и резка, откровенно свободна и зло иронична. А Катерина — Гладенко и этом эпизоде неподвижна. Режиссеру важно, чтобы мы увидели это лицо. Неподвижное, застывшее, как маска. Скучно и тесно Катерине в этом пустом городе, среди золоченых куполов и медных лбов, ей тесно в кабанихиных словах, ведь человек широк, а слово узко. Знаменитое «Я у вас завяла совсем!» Катерина неожиданно кричит. Она легко взбегает на пригорок, кричит весело, протяжно, в этом крике — воспоминание о светлом детстве.
В спектакле взору зрителя предстает не широкая Волга Островского, а тесный мир, зажатый десятками церквей, пространство сужено, смещено. Берег Волги как будто здесь, рядом, но глазу не дается волжский простор. В мире этих тускло поблескивающих золотом церквей – отсветы грозы. Гроза почти не прекращается, все сотрясается, сверкают молнии и сотрясаются святыни. Метафора прочитана сразу — устоит ли, выдержит ли человек в этом мире, ведь он так слаб? Кулигин – В. Шибанков, замученный жизнью, обреченный на смерть неодолимой чахоткой, лишь констатирует «точку отсчета»: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе...» В «обычае» Дикого – Н. Кузьмина срывать шапки со встречных, требуя уважения, и бросать их в воду — поди-ка, подыми! Пародируя буйство Дикого, начнет биться головой о стенку Кудряш. Кудряш – М. Левченко здесь как бы утверждает принцип «все дозволено», этот калиновский соловей-разбойник находится как бы по ту сторону добра и зла... Но и в его буйстве мелькнет то самое — пройтись по пепелищу...
Прием «битья головой» будет использоваться постановщиком бесконечно, становясь навязчивым, и мы задумаемся о чувстве меры и о вкусе, которые порой изменяют режиссеру.
«Влюбляться вздумал!» — скажет о себе Борис и, ударяясь головой о стенку, станет упрекать себя за этот безоглядный порыв. Когда бьется сумасшедшая барыня, сыгранная Т. Исаевой пронзительно резко, это понимаешь и принимаешь. Но когда Дикой в финале схватит за волосы Кулигина, уже съеденного чахоткой, и станет его бить головой о ту же стенку, подумаешь о назойливости приемов «жестокого театра», который все же далек от Островского, как ни жесток мир, изображенный великим писателем.
Каждую из сценических метафор режиссер разрабатывает подробно. Живая вода родника, источника, вода как животворящее, целебное, лечащее души начало – действенная метафора спектакля. В воде играют, в воде мочат платок, чтобы приложить к воспаленному лбу больного Кулигина, в воде остужают после свидания любовный жар, в воду бросают шапки. Иногда увлечение приемом губит его, многократность повтора перестает действовать. Да и естественная живая вода на сцене сегодня расхожий театральный прием.
Впрочем, важнее, конечно, общее видение жизни, а не частные приметы и приемы жанра, речи, одежды, — предупреждает театр. Но, стирая приметы костюма, наряжая героев в цветастые, изящного кроя, гобеленно-травянистые, клюквенно-яркие – одной фактуры — кафтаны, кацавейки, жилеты, платья, картузы, театр будто пытается убедить нас в некоей общности, схожести персонажей. Приглядитесь, говорят нам, не правда ли, все герои «Грозы» одним миром мазаны. И Кабаниха, и Катерина, т Тихон — все и «волки», и «овцы», и «преступники», и «жертвы». Катерина среди них — та же полноправная частица «темного царства», как и ее окружение Вряд ли подобные «новации» обогащают наше представление о мире Островского.
Нет в спектакле поэта и мечтателя Кулигина, песенного Кудряша, нет лирической стихии. Пытаясь уйти от традиционно-бытового прочтения Островского, привычного ранее на Волковской сцене, режиссер с водой выплескивает и ребенка, ибо в значительной мере теряется художественное и социальное мироощущение Островского. Когда спектакль вырывается за рамки узкой концепционности решения, то становится ярким, зрелищным, эмоциональным. Когда возвращается к ней — лишается того богатства красок, которыми так силен Островский-драматург.
Когда странница Феклуша у Островского, восхищаясь красотой Калинова, скажет: «Бла-алепие! Красота дивная!» мы думаем о ее внутренней слепоте. Когда же режиссер делает Феклушу и впрямь слепой, испытываешь чувство недоумения — зачем? К тому же эта фанатичка-богомолка ведет за собой целый сонм странствующих, молящихся... А к чему заикающийся Борис, жалкий в финале Кулигин, слившийся с обломками дерева, поверженного грозой?
Причина самоубийства Катерины в спектакле – не духота «темного царства», а холодное человеческое равнодушие и скука. А это все же разные вещи. Несколько раз произносит Катерина слова: «Скучно мне! Батюшки, скучно мне, скучно!». Счастье, даже кратковременное, невозможно в таком мире, поэтому и поставлена сцена свидания как прекрасный, но жутковатый сон — кусты с нездешними колокольчиками, их звон, и простоволосые, босые девушки-русалки в ниспадающих хитонах, освещенные зеленоватым отблеском луны. Тоска одиночества поселится и в Тихоне: раскачивается фонарь, скрипит фонарный столб, и полны ужаса глаза Тихона — А. Шумилова – таков финальный аккорд спектакля.
«Гроза» в постановке В. Воронцова — спектакль о трагическом одиночестве человека. Тема важная, одиночество страшно, оно способно свести человека в могилу, однако истоки трагедии у Островского имеют куда большую глубину, куда более широкое социальное поле — их-то и недостает этой своеобразной, но и достаточно спорной версии одной из вершин русской классики.
Актёры
Николай Кузьмин
Савёл Прокофьевич Дикой, купец, значительное лицо в городе
Виктор Дмитриев
Борис Григорьевич, племянник его, молодой человек, порядочно образованный
Зоя Притула
Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), богатая купчиха, вдова
Алексей Шумилов
Тихон Иванович Кабанов, её сын
Татьяна Гладенко
Катерина, жена Тихона
Ирина Ахматенко
Варвара, сестра Тихона
Владимир Шибанков
Кулигин, мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле
Софья Аверичева
Феклуша, странница
Юрий Бабурин
Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дикого
Михаил Левченко
Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дикого
Лев Безенин
Шапкин, мещанин
Дмитрий Голубецкий
Шапкин, мещанин
Лариса Голубева
сумасшедшая барыня
Татьяна Исаева
сумасшедшая барыня
Людмила Зотова
Глаша, девка в доме Кабановой
Елена Сусанина
горожанка
Виктор Курышев
1-й горожанин
Ювеналий Каскевич
2-й горожанин
Ирина Волкова (Сидорова)
Варвара, сестра Тихона (ввод)