Маргарита Ваняшова
о спектакле "Штурманы грядущих бурь"

Небрежно раскинут охот­ничий бивуак. Сух и по-осеннему звонок березо­вый лес над Солоницей. Неярко тлеет костерок. Здесь, на ярослав­ской земле пытается найти отдых и покой поэт Николай Некрасов. Он лежит на траве, под береза­ми, подложив руку под голову, ду­мает об удивительных людях, с которыми свела его судьба, о тех, кого назвал он своими учителями... Они принадлежали к особой поро­де людей, их отличало высокое служение Отечеству. Эти люди встают в памяти Некрасова живы­ми, одухотворенными. Чернышев­ский с его мудрой, философской прозорливостью... Резкий, кипя­щий ум Добролюбова... Светлый та­лант Михайлова... В каждом из них поэта восхищает обостренное чув­ство правды. Думает он и о дру­гих — измученных трудом, задав­ленных бесправием, отчаявшихся барских крестьянах. И его мысли, раздумья как бы материализуют­ся в конкретные события, карти­ны жизни...

Так открывается нам мир Нек­расова и его современников в спектакле Ярославского театра имени Федора Волкова «Штурманы грядущих бурь». Драматическую поэму о Некрасове написал ярос­лавец, в прошлом актер театра, за­тем — писатель Н. Север.

Сценическую редакцию пьесы и ее постановку осуществил Ф. Шишигин. Это не первый спектакль режиссера, посвященный людям русского искусства. В Вороне­же и сегодня помнят поставлен­ного им «Алексея Кольцова», в Ярославле — «Федора Волкова».

Всего несколько лет из жизни Некрасова проходят перед нами. Но какое множество событий — трагических, сложных, мучительных, могучих! Безвременно умира­ет Добролюбов. Схвачен жандар­мами Чернышевский. В сибирской каторге поэт Михайлов. Царское правительство приостанавливает выпуск «Современника» на восемь месяцев. Почти год молчания — «замок на устах»... Какое нужно чувство жизни, какая вера в побе­ду своих идей, чтобы не предаться отчаянию!

В первых эпизодах спектакля мы увидим Некрасова — В. Салопова (так фамилия актёра писалась ранее - ред. сайта), застигнутого бедой. Тесно, душно некрасовской музе... Толь­ко на ярославской земле стано­вится поэт самим собой.

...Худой, большеглазый мальчон­ка в грубой посконной рубахе, под­пасок лет десяти, доверчиво подхо­дит к костру, подбрасывает дровишки, изумляется невиданно­му угощению — хлебу с салом, радуется разрешению «пальнуть» из двустволки. У него почернев­шее от голода лицо и — чистые, словно лесной росой промытые, синие глаза!.. Есть нечто знамена­тельное в этой встрече Некрасова с крестьянским сыном Федей Голодухиным (Т. Позднякова). Нехит­рый разговор с мальчиком, искренность и безоглядная правди­вость, радостная простота и недет­ская тревога Феди разрушат дот­ла поселившуюся было в Некра­сове хандру. Подпасок до земли поклонится поэту, и тогда, не сдерживая слез, отчаянно об­нимет Некрасова старый его прия­тель, крестьянин Иван Голодухин (Ю. Рычков)...

Стихи Некрасова рождаются в общении с людьми, в разговоре с мужиками. В стихах этих — неис­товое сердце поэта, исступленная жажда счастья, свободной жизни, простора. Они резким диссонан­сом врываются в мир хрупких бе­рез, давая ощутить тревогу поэта, невозможность для него хотя бы минуту быть спокойным, когда ря­дом нет и не может быть счастья для других, когда рядом столько «ликующих, праздноболтающих, обагряющих руки в крови»!

В Некрасове, каким играет его Салопов, отчетливо ощутимы прин­ципиальность и сердечная довер­чивость, умение тонко чувство­вать настроение собеседника, про­стота и достоверность. А за этой внешней сдержанностью, обычно­стью — «сердце, раненное на всю жизнь». Его учащенный ритм слы­шится нам и когда мы видим Не­красова с охотничьим ружьем за спиной, в высоких болотных сапо­гах, и на петербургской улице в крылатке и цилиндре, и в Англий­ском клубе, в строгом фраке и ослепительно белой манишке...

Гневен становится Некрасов, когда видит уродства жизни. Не­большой эпизод — встреча на Солонице с помещиком Обресковым {С. Ромоданов). Кажется, спокойно течет беседа: «Старые знакомые, только давненько не виделись. Я Алексею Сергеевичу Некрасо­ву сыном буду...» И как взорвет­ся яростью Некрасов — Салопов, когда за приглаженной и напома­женной внешностью помещика, за разглагольствованиями об искус­стве, о крепостном театре прогля­нут собственническое нутро, кре­постническая суть этого человека.

...Медленно плывут, кружатся в легкой дымке березы (художник Э. Фрорип), повертывая время вспять, возвращая поэта в Петер­бург 1859 года.

— Что же это такое? — разме­ренно спрашивает поэта искусный политикан, шеф третьего отделе­ния граф Шувалов, читая некра­совские стихи «Вчерашний день, часу в шестом». Муза дворяни­на оказывается в ближайшем род­стве с темной, грязной деревен­ской бабой, которую и пороли-то, наверное, не напрасно!

Шувалов — В. Нельский все так же, наизусть, сонно-насмешливо прочтет Фета, проницательно взглянет на Некрасова, усмехнет­ся иронически: «Да-с, с уходом Пушкина оскудел наш российский Парнас! Кто теперь пишет стихи? В большинстве своем те, кто при­носит с собой в благоухающую поэзию мужицкую да бурсац­кую вонь...», — и брезгливо по­морщится...

От Некрасова ждут «благонаме­ренности и благоразумия». Услуж­ливо-грубоватый полковник Ракеев — ф. Раздьяконов напомнит пушкинские строки: «Не для жи­тейского волненья, не для коры­сти, не для битв...» Однако Некра­сов дерзко прочтет своего Пушки­на, который в «жестокий век вос­славил... свободу и милость к пад­шим призывал». Затем уйдет, су­хо поклонившись... Уйдет, не подо­зревая, что уже началась жесто­кая охота за Чернышевским, До­бролюбовым, Михайловым.

В самом центре борьбы оказыва­ется некрасовский «Современник». Сотрудники журнала — это креп­кая, дружная семья, в которой бе­да, случившаяся с одним, хватает за сердце каждого, общая боль становится глубоко личной. Здесь тоже идут споры — споры о под­линной и мнимой народности, о художественной и критической зоркости в искусстве, о таланте и талантливости, о мужестве, о том, как иногда бывает страшно драть­ся не с врагами, а с друзьями, вчерашними единомышленниками. Точная, умелая режиссура Шишигина узнается не только в экспрес­сии решения народных сцен, но и в передаче напряженности полити­ческих, философских, эстетиче­ских споров.

«Так глубоко ненавижу, так бес­корыстно люблю!» — режиссер глубоко раскрывает эту главней­шую особенность жизни и творче­ства Некрасова, объединяющую вокруг него соратников. «Питая ненавистью грудь» ко всему низ­кому, пагубному, к крепостниче­ству, либеральничанью, бездейст­вию, они, «штурманы грядущих бурь», «проповедуют любовь» к добру, правде, не таясь, заявляют о своей приверженности к идеям революционной демократии.

Мечта о революции владеет дву­мя давними друзьями — Добролю­бовым (А. Пешков) и Михайловым (Л. Бутенин). Поэт и революцио­нер, политик, исследователь, чело­век отчаянной смелости и отва­ги — таков Михаил Михайлов. Он упоен борьбой за будущее. Он практик революции, один из тех, кто ведет революционную агита­цию, исповедует идеи Герцена... Горит на столе зеленая лампа, и негромко, словно неутоленная боль души, звучит песня друзей: «Как дело измены, как совесть ти­рана...», перекликаясь с лейтмоти­вом всего спектакля: «Буря бы грянула, что ли!»...

Внешне друзья спокойны, но внутри, в их душах — поистине бушует пламя огромной силы, придавая им обоим твердость, стойкость, мужество. Как факел, загорается и вспыхивает в бесе­дах Добролюбов. С кем бы ни го­ворил он — с Некрасовым, Черны­шевским или Панаевой (Т. Канунникова) — его открытость, искрен­ность, юношеская дерзость рево­люционера, любовь к людям оче­видны и неизменно привлека­тельны.

Идейной убежденностью, значи­тельностью натуры отличается созданный С. Тихоновым образ Чернышевского. Отдельные репли­ки его настолько емки, насыще­ны вольными мыслями, что опре­деляют собой звучание всего эпизода.

Большая дружба связывает Не­красова и Тургенева, но как мно­го в ней крутых перепадов, как порой мучительны размышления редактора «Современника» о сво­ем друге! Нет, не мелкие, личные ссоры приводят их к разрыву, а прежде всего — различные взгля­ды на роль и назначение искус­ства в обществе, на призвание поэта, художника. Об этом говорит вся логика сценического повество­вания, поведения героев спектак­ля. Отречение Тургенева от добро­любовской статьи с тревогой и болью воспринимается Некрасо­вым, Чернышевским. «Талантлив и талантлив неимоверно, — говорит Чернышевский о Тургеневе. — Но... Поэтический дар сам по себе никогда еще не спасал от досад­ных и порой непоправимых оши­бок!» В многозначительном молча­нии Чернышевского — С. Тихоно­ва после этой реплики угадывает­ся определяющее: художник дол­жен обладать способностью к вос­приятию и утверждению передо­вых стремлений века. Нужна идейная убежденность. Одного та­ланта еще недостаточно.

Думается, что вся эта коллизия могла бы прозвучать в спектакле с еще большим драматизмом, с еще большей впечатляющей силой при более совершенном исполне­нии роли Тургенева. Ю. Подсолонко, как нам кажется, образ Тур­генева видит несколько односто­ронне, человеком излишне спокой­ным, чуждым творческих мук, лю­бителем беспечности и покоя... Между тем, хорошо известно, что и личность и судьба Тургенева были исполнены драматизма. Бо­лее точное решение образа Турге­нева помогло бы сильнее ощутить твердость и мужество Некрасова, решительно порывающего с пози­цией Тургенева, чтобы примкнуть к лагерю Чернышевского, револю­ционных демократов.

Сумрачная усмешка слабо осве­тит лицо Некрасова, вызванного в жандармское управление. Некра­сов будет вежливо корректен с Шуваловым, Ракеевым, образцово­ выдержанным, даже покорно по­слушным. Но это тонкое искусство дипломатического разговора не об­манет нас, и мы почувствуем, как страстно хочется мятежному поэ­ту бросить в лицо «голубым мун­дирам» слова суровой правды. Не сдался, не покорился поэт цар­ским жандармам! Не сложил ору­жие, несмотря на болезнь, недо­могание.

...Вот Некрасов встает с диван­чика у камина. Старчески шар­кающая походка, стоптанные туф­ли, домашний халат... Но и те­перь в этом невзрачном на вид че­ловеке ощутимы несгибаемая во­ля, острый критический ум. Да, это по-прежнему человек реши­тельный и сильный, в ком посто­янно идет напряженная душев­ная работа... Вновь в синей дымке возникает строй берез. Встреча с мужиками на берегах Солоницы — «семь временно обя­занных Подтянутой губернии, Пу­стопорожней волости» — рождает в нем замысел великой народной поэмы «Кому на Руси жить хоро­шо». Верность правде жизни вдох­новляет Некрасова на новый труд.

«Штурманы грядущих бурь» — спектакль глубоко прочувствован­ный постановщиком. Очевидно, по­этому он и звучит как страстный, поэтичный, захватывающий своей эмоциональностью монолог режис- сера-публициста.

Разумеется, не все в спектакле заслуживает безоговорочно высо­кой оценки. Его недостатки идут частично от драматургии — на этот счет можно отнести поверх­ностность, цитатность решения от­дельных эпизодов, — частично от актерского исполнения: на наш взгляд, работа А. Пешкова над ролью Добролюбова, Т. Канунниковой над ролью Панаевой мог­ли бы обрести большую глу­бину и сложность.

Широкая картина русской жиз­ни, поэтический рассказ о народ­ных заступниках, о людях удиви­тельных биографий, могучих, во­левых характеров не остав­ляют зрителей равнодушными. Политическая борьба, которую ве­ли революционеры-демократы, бы­ла истинным подвигом. И в спек­такле «Штурманы грядущих бурь» не может не захватить атмосфера самоотверженности, бескорыстия, чистоты помыслов героев, высокой гражданственности.

Театральная жизнь, 1972, №7