Белая нить, пропущенная через сердце…

В ТЕАТРЕ ИМЕНИ Ф. Г. ВОЛКОВА СОСТОЯЛАСЬ ПРЕМЬЕ­РА, ЗРИТЕЛИ УВИДЕЛИ НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ ПО ПЕРВОЙ ПЬЕ­СЕ МОЛОДОГО ДРАМАТУРГА АНДРЕЯ ВОРОНИНА «ЗА­ГОН». ПОСТАНОВКА ВЫЗВАЛА В ГОРОДЕ ТОЛКИ, РАЗНОРЕЧИВУЮ МОЛВУ, ЧТО НЕ ТАК УЖ ЧАСТО, К СОЖАЛЕНИЮ, БЫВАЕТ ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОЙ ПРЕМЬЕРЫ В НАШИХ ТЕАТРАХ. СЕГОДНЯ С ПОСТАНОВЩИКОМ СПЕКТАКЛЯ, РЕЖИССЕРОМ МОСКОВСКОГО ТЕАТРА САТИРЫ ВАДИМОМ КОНДРАТЬЕВЫМ ПО ПРОСЬБЕ РЕДАКЦИИ БЕСЕДУЕТ ТЕАТРАЛЬНЫЙ КРИТИК ЕВГЕНИЙ ЕРМОЛИН.

На сцене разворачивалась нехитрая история любовных побед и жизненных пораже­ний великовозрастного столич­ного модного мальчика. Видали мы подобное и на сцена ТЮЗа, и на волковской сцене. Но да­леко не всегда такие зрелища сопровождались неуклонным нарастанием драматического напряжения, зарождением о душе тревоги, беспокойства. Откуда это? Отчего? По-моему, оттого, что участникам спек­такля удалось поймать нерв нашей сегодняшней жизни и неравнодушно показать дра­му современного молодого че­ловека, вывести на обозрение типичных персонажей повседневности.

— Как-то, еще в прежние времена, я сказал одному те­атральному чиновнику: театр — термометр, хотите узнать болезнь — прочитайте пье­сы, которые пишут не для постановки. Тогда речь шла именно о пьесах, ведь отнюдь не каждая из них выходила к зрителю. Теперь обстоя­тельства переменились, и вот написан и поставлен «Загон». Меня заботит, улавливают ли зрители символический смысл придуманной художником Робертом Акоповым декора­ции: обгоревший остов, пепе­лище? Ясно ли им, что за время в спектакле? С кем конфликт?.. Я однажды ус­воил, что конфликт на сцене, как и в жизни, — это не всег­да конфликт персонажа с персонажем, человека с чело­веком, но и — конфликт с действительностью. Кажется, спорят два человека. А это спорят два отношения к дей­ствительности: к революции, к Сталину, к Советской влас­ти, к перестройке. Потом ус­тали, махнули рукой: ладно, давай чай пить...

— Итак, на сцене три-четыре актера, но речь идет не только о тех, кого они играют, но— обязательно — и о чем-то боль­шем: о мире, об обществе, в котором мы живем!

— Да. Я, знаете, могу по­нять молодых, когда они спрашивают: «Что же вы нам оставили? Что ж вы с нами сделали?» И не злорадное, насмешливое это понимание, а горькое, сожалеющее, покаян­ное. Понимание, связанное с собственным жизненным опы­том. Кто я есть? По анкете — 42-го года рождения. Теат­ральная студия, служба в ар­мии, институт, театр имени Маяковского, главный режис­сер в Тульском театре, те­перь — Театр сатиры, у В. Н. Плучека. Снялся в «Калине красной». Поставил теле­фильм, спектакль в Чехословакии... И вот, как говорят, почти «полтинник» позади. Что-то состоялось, есть инте­ресные подробности — а це­лостности нет, все пребывает в разобранном виде. И сам я — в разобранном виде. Со­рок лет — вершина, акме. А где оно? Я думаю, что и к моим ровесникам относится формула — расформирован­ное поколение...

— И все же не сокрушенно- элегической интонацией про­никнута постановка. Взгляд не застлан маревом воспомина­ний и сожалений, он отчет­лив и ясен. Он точно подме­чает симптомы общественно­го, духовного неблагополучия. Главные персонажи драмы блуждают по миру без ве­ры, без смысла, в поисках счастья для себя. Они раскры­вают навстречу ему объятия, но обнимают только пу­стоту. Деформированная мо­раль, деформированные нра­вы становятся образом жиз­ни, побеждают лишь безза­стенчивые эгоисты, ловцы ус­пеха. Люди перестают отли­чать норму от патологии...

— Симптомы? Нет, это скорее уже результаты болезнь. Как говорится в пье­се, «что выросло, то вырос­ло». Какова главная мысль спектакля? Я тут боюсь од­нозначных определений. Шукшин перед смертью во­прошающе воскликнул: «Что с нами происходит?» Об этом постановка? Об этом. И о том, что ты в ответе за тех, кого приручил (если вспом­нить афоризм Сент-Экзюпе­ри). И о том, что «да будет вам по вере вашей»... Про это и не про это. Главный герой, натворив бед, под ко­нец все же задумался: а так ли он живет, а не под­лец ли он? Уход от нераз­мышляющей посредственности, осознание того, что зло — это зло, — вот начало пути че-ло-ве-ка. Нужно по­ставить себе диагноз, чтобы назначить способ лечения.

— Прозрение и покаяние — условия духовного обновле­ния! Затем, вероятно, и сто­ит выносить на сцену непри­глядные подробности нашего житья бытья!

— Да, я уже слышал: «чернуха», ни просвета, ни пробела... Но ведь я рассчи­тываю и на собственный опыт зрителя. На то, что он при­носит с улицы: домашние, государственные заботы. Это все переплетается и сосуще­ствует в момент восприятия. И еще: зритель должен ра­ботать. Это идея существования театра: привлечь зри­теля к труду — душой, моз­гом, сердцем. Мы рассчиты­вали на светлое не на сцене, а в зрительном зале. Помни­те, как говорил Гоголь: смех, в зрительном зале — мой главный герой.

— Спектакль не совсем обы­чен еще и по силе своего воздействия, подбором вы­разительных средств. Бытовая повседневность, подробности обыденных эмоций и жестов соединяются с откровенными и эффектными фантасмаго­риями. Быт сливается с бре­дом, как в фантазиях Кафки или Платонова. Шествие «му­равьев», например, для меня — одно из тех театральных впечатлений, которые нескоро забываются.

— Спасибо. И тут мы с драматургом солидарны: сей­час такой момент, что на зри­теля нужно идти в атаку. Жиром на душе обросли до­нельзя. Кажется, у Хемин­гуэя спросили: что самое страшное в мире? И он от­ветил: много есть страшных вещей, самая страшная — война, но еще страшнее — предательство и жир на душе. Как достучаться до жир­ной души? Революция духа, которая сейчас, может быть, должна совершаться, невоз­можна без настойчивости. Иногда нужно и крикнуть, чтобы тебя услышали. Эта пьеса — крик. Пора уже не шептать, а просто прокричаться, пора... сейчас, потом опять, может быть, насту­пит время беседы. Ленин в пересказе Калинина однаж­ды, размышляя о духовной жизни в будущем, сказал, что единственное, что может заступить место религии, это театр. Действительно, сло­во, произнесенное сейчас, действие, которое разворачи­вается на ваших глазах, — это особенность театра, его специфика, это то, что спо­собно очень сильно и долго воздействовать на зрителя. Только театр может так влиять, заставить зрителя увидеть бревно в собствен­ном глазу.

А то, что вы говорите о необычности, непривычно­сти... Для меня святы имена Станиславского, Мейерхоль­да, Вахтангова, я многому научился у А. Гончарова, Г. Товстоногова, я счастлив, что был в театре такой че­ловек, как А. Эфрос. Но вы­растил и воспитал меня как режиссера Валентин Никола­евич Плучек. Я ему призна­телен и низко кланяюсь за науку — режиссура, жизнь, традиции.... Я как бы ношу в себе их профессиональный опыт. Но когда работаю сам, для меня есть одна тради­ция — человеческое сердце. Белая нитка, если ее не про­пустить через сердце, и бу­дет белой. А надо, чтобы красной была. И этого я пы­таюсь добиться через актер­ское слово, чувство, ощуще­ние, мысль...

— Может быть, я опережаю зрительское признание или да­же заблуждаюсь насчет его, но спектакль, мне кажется, получился. Есть в нем и хоро­шие актерские работы. Мож­но предъявить какие-то пре­тензии к Олегу Павлову, но в целом дебют молодого ар­тиста на волковской сцене про­шел удачно. Не остается не­замеченным и дебют студент­ки III курса ЯТУ Ирины Михеичевой, у нее впереди еще большой путь освоения роли. Небольшая роль у Вадима Ро­манова, но стоит иной главной. Мы снова увидели на сцене Эллу Борисовну Сумскую, на­помнившую своей игрой о дав­них и полузабытых традициях театра. Этим только и жив театр — хорошей традицией, свежестью таланта и актерской болью.

«Северный рабочий, 21 ноября 1989 г.