Театр, 1984, № 4

Маргарита Ваняшова

Истинность страстей

Русская классика на ярославской сцене

...В прозрачной тишине над ночным городом зарождается, растет тревога, а по­том высоко, над слуховым окном, высунется лисий хвост огня и замашет в воздухе. Огонь полыхнет в лицо часовщику Яковлеву, ужас­нет Полину, огонь станет прыгать, затаи­ваться, перескакивать из дома в дом... Зам­рет с иконой в руках набожная Полина, за­стынет в нелепой ночной рубахе с двумя швейными машинками в руках Ефимов — куда бежать? от кого? Послышится сухой треск и снова наступит тишина. Дом Яков­лева — Кемского не тронет пожаром. Дом уцелел. Однако уцелел ли? Все ли спокой­но в этом доме и каковы его люди?

Пожар — один из основных образов спектакля. Не тот огонь, что полыхал в го­роде, а тот, что перебросился в человеческие души. Есть огонь творчества, вдохновения, огонь жизни. Но есть и «огнь пожираю­щий», испепеляющий человека дотла, есть соблазн золота, денег. Есть искушение — есть и искусители.

Забавляясь домашним содомом, вой­дет в особняк некий господин Стогов (Ф. Раздьяконов). Должно быть, он и на пожар смотрел, забавляясь бедами челове­ческими. Жизнь и люди в ней для Стогова — зрелище. Стогов все время испытывает лю­дей, в пожаре страстей будоража привыч­ный, устоявшийся мир, искушая человека легкой доступностью овладения златом. Сто­гов заявлен театром вначале как циник, бес­пощадный и злой, некий мститель за все зло, причиненное ему в прошлом. «Ловец человеков», Стогов проберется в душу к Яковлеву, ловко обуздает его, загонит в угол, наслаждаясь страхом собеседника, ис­пытывая злую радость от того, как быстро слетает с этого господина шелуха надмен­ности, оставляя неприкрытую суть мещани­на. Есть в спектакле и еще один «дьявол», — Лузгин (В. Шибанков), стриженный ежиком человек с портфелем, вроде бы и в самом деле одержимый желанием одарить всех на­следством, ввести во владение имуществом, землей и деньгами. Обманчиво блестит по­верхность золотого, не разобрать истины...

«Кто слаб душой, и кто живет чужи­ми соками... — тем ложь нужна», — говорит один из героев Горького. Люди, населяющие дом Кемского, прячут свое истинное «я», «все любят обманутыми быть, лишь бы хо­рошо обманули». Чтобы спрятаться от тре­вог жизни, слабому душой необходимо при­думывать для себя иную жизнь. Так в «Фальшивой монете» (постановка В. Кузь­мина, режиссер А. Шаликов) жизнь причуд­ливо сплетается с вымыслом-театром. В «театр-кинематограф» уходят Дуня с Клавди­ей, погружаясь в лжеискусство «до слез». Актерствует Наташа (ее ироническую инто­нацию прекрасно подчеркнет И. Ахматенко, не забывая, однако, о чистоте души ге­роини).

Актерствует «папаша Кемской» — В. Нельский. Кемскому вечно холодно в сты­лой бесприютности. Он любит дочь, но боится своей любви, скрывает свое отцов­ство.

Фальшиво-мягка на словах и празд­нична Бобиха (Л. Охотникова) – торговка краденым, когда-то, может быть, в детстве, зло обиженная людьми. Она готова безоста­новочно говорить о кознях, о том, как терза­ет людей злой дух наживы, как варится, ки­пит человек в котле страстей своих... Бобиха тоже отчаянный «ловец человеков», не­отвязно прилипшая к Кемскому, дабы взять у него хоть какой-то куш.

Актерствует Глинкин — «личный сек­ретарь судебного следователя» Кемского, попросту говоря, писарь, носящий личину важного чиновника. Нечаянно обнаружив золотой, Глинкин – А. Пешков разыграет настоящий спектакль. Вот золотой вставлен в глаз, точно монокль, и Глинкин – повелитель мира. Вот золотой — в тысячекратном приумножении – одурманивает Глинкина сладостным звоном, и звон этот томит его сердце.

Люди, населяющие дом Кемского, все, за исключением Полины и Наташи, одержимы страстью наследства. И чувству­ют себя неладно, будто управляет ими ка­кая-то чужая, таинственная воля.

Режиссер В. Кузьмин, добиваясь ди­намики действия, развертывая метафору «пожара в душах человеческих», не уходит ни от острой сюжетности горьковской пьесы, ни от ее загадочности. И вместе с тем ясно видит глубину авторской иронии, видит этот «мир наизнанку, навыворот», его мишу­ру, фальшь маскарада, который так охотно разыгрывают герои спектакля, его жесто­кость и равнодушие.

Всю сырость этой жизни, ее мер­зость, готовую заразить гниением здоровое тело, кажется, впитал и самый дом Яковле­ва. Дом похож на скелет, разваливающийся от старости. Ползет плесень по колоннам ложного ампира, темнеют пятна облупив­шейся штукатурки (художник Ю. Суракевич). Единственное здоровое существо в этом доме Наташа (И. Ахматенко). Но, естественно, и она несвободна от его зако­нов. Для Наташи жить хорошо, благополуч­но— значит быть полуслепой, «не знать, не ведать», что происходит вокруг, а быть по­луслепой она не хочет, и пытается постичь, понять, найти героя — в Стогове, доброде­тель — в Лузгине, понять и открыть Полину. Удар, который наносит ей Стогов, раскры­вая свою пустоту, выжженность души, очень силен. Наташа полюбила выдумку о Стогове, но мечта о герое разбилась.

Финал спектакля — жизненное кру­шение многих его героев. Старика Кемско­го, затоптанного и забытого в погоне за на­следством. Измаявшейся Полины (Н. Сергее­ва) — она предпочтет смерть непрерывной душевной муке. Яковлева... Секрет образа, созданного С. Тихоновым, в том, что он иг­рает великого страдальца. Мы увидим жи­вые, страдающие глаза, его герой испытает страшные душевные муки, когда Сто­гов – пришелец, соблазнитель, авантю­рист – заявит права на Полину. И к Поли­не проснется у него, быть может, впервые чувство жалости и сострадания, она потя­нется к нему, его руки бессознательно устре­мятся к Полине, по... пальцы сожмутся в ку­лаки, и кулаками, неуклюже станет он гладить Полипу, пока через мгновение (все­го и было то мгновенье) не опомнится, да он ли это? Кого жалеет? Пропащую?

Хотел пройтись по пепелищу после пожара и Стогов – Раздьяконов, «великий мститель» за все зло, нанесенное ему людь­ми. Он, открыто смеявшийся над человече­скими слабостями, даже наслаждавшийся ими, потерял интерес ко всякого рода аван­тюрам и незаметно исчез со сцены. На пепе­лище осталась Наташа. Ее душа жива, не погибла, не сожжена. Она-то и остается на­поминанием о добре, правде и совести.